Рождественские рассказы - стр. 5
Дворник повернулся на другой бок и стал раздумывать дальше. Ему пришел в голову снимающий в доме лавку мясник Ерофеев, который осенью заколол трех телят на заднем дворе.
«А этот уж мне, как старшему, нынче должен дать прямо трешину отдельно. По мясной части телят бьют на дворе, по курятной кур колют, а нешто это порядок? Ведь если бы я дал знать околоточному, то и-и что бы тут было! Протокол… А затем к мировому судье… Адвокат… Штраф… Так нешто это в трешину обошлось бы?..»
Звонить на колокольне перестали. Дворник Геннадий слышал, как мимо подвального этажа дворницкой зашмыгали прохожие, идущие к заутрени.
– Пора вставать… Умоюсь, оденусь и пойду к обедне, – сказал Геннадий и стал вставать.
Кровать заскрипела. Вставая, он задел рукой жену.
– Нет на тебя угомона, – проговорила та. – Чего ты спозаранку? Ведь сегодня Рождество.
– Думаю к обедне сходить. А ты поваляйся еще да вставай самовар ставить.
– Ну вот… Уйдешь к обедне, а околоточный звониться начнет.
– Подручные останутся. Те выйдут на звонок. Большой праздник. Надо же хоть лоб перекрестить. Вернусь, так ты к тому времени приготовь ветчину закусить, что вчера колбасник мне прожертвовал. За киотой сороковочка у меня стоит припасена, так ты поставь и ее на стол, да смотри, чтобы подручные не выпили, – наставлял жену Геннадий.
– Ладно. А только далась тебе эта обедня!
– Да видишь ли… Я больше из-за шубы, чтоб шубу проветрить. А то на Николу думал одеть – не удалось.
– Иди, иди…
Геннадий подошел к глиняному рукомойнику, висевшему над ушатом у печки, и стал умываться. Проснулся один из подручных и приподнял голову.
– Я к обедне… А ты встанешь, так посыпь откосы у тротуаров песочком…
– Ладно, – был ответ.
– Да светать будет, так не забудьте лампы по черным лестницам погасить. Впрочем, к свету-то я уж вернусь.
Умывшись, Геннадий стал одеваться: надел новые сапоги с голенищами гармонией, затем – жилетку травками и новый пиджак и, повязав шею красным фуляром, полез за шубой, которая висела на стене над спящей женой. Он опять задел жену, снимая шубу.
– Вот угомону-то на человека нет! – воскликнула она.
– Да ведь и тебе пора вставать. Вот уж к обедне в колокол ударили. Дождались праздника.
В это время действительно начали звонить, и Геннадий перекрестился.
– Ну, я пойду, – сказал он, надев шубу, резиновые калоши, шапку простого бобра, и ушел из дворницкой.
Начал вставать подручный Ефим, коренастый рыжий парень с плохо растущей бородой и корявыми щеками. Поплескавшись около рукомойника, он тоже полез в сундук за новыми сапогами. Затем достал новую розовую ситцевую рубаху, пошуршал накрахмаленным миткалем, направился в каморку Геннадия и протянул руку к киоте с иконой. Акулина уж не спала и видела это.
– Ты чего там? Шиш! – воскликнула она.
– Дозволь, Акулина Степановна, деревянного маслица из бутылочки взять волосья помазать, – проговорил он.
– Знаю я ваше деревянное масло! За водкой лез. Там у мужа сороковка стоит.
– Вот те Рождество Христово – за маслом! Да вот она, бутылка-то… Смотри… Я чуточку.
Подручный Ефим налил на ладонь масла и принялся уснащать голову. Наливал он себе на руки раза три и все мазал волосы.
– Ты бутылку-то обратно поставь за божницу, а водки там не трожь… – послышался голос Акулины.
– Да неужто ж я, Акулина Степановна…