Жнецы Страданий - стр. 4
Зато после обряда, проведённого наузником[7], в деревне стало спокойнее. Теперь обережный круг, очерченный вдоль тына, защищал от нечисти всё поселение. Даже впотьмах можно было выйти во двор, а то и дойти до соседней избы. Конечно, по-прежнему мало кто осмеливался, но только же было так спокойнее.
Мирута – из всех храбрецов на деревне первый – рассказывал Лесане, как на спор ходил ночью аж до самого колодца! Сердце едва не лопнуло. Но никто парня не тронул, хотя он клялся потом, будто слышал Зорянкин голос, зовущий из-за тына. Отец после такого надавал сыну затрещин и целую седмицу не выпускал из кузни, работой выбивал дурь. Ибо все знали: не спасёт охранное заклятие, если поманит жертву ходящий. Добро, коли висит на шее заговорённый оберег, а коли нет – выбежишь на волколака или кровососа и станешь добычей.
Да, всякое случалось. Потому каждый помнил: с наступлением ночи, если хочешь остаться в живых, из дому ни шагу. Богат ты или беден, но серебро на защитный обряд для жилья отыщешь. У кого достаток позволял, те заговаривали целые подворья. Если же беден был человек, накладывал он заклятье всего лишь на дом. Но дом этот делался укрытием и для скотины, коли была она, и для людей.
То ли дело семья Мируты! У них у каждого есть дорогой оберег-ладанка на шее, заговорённый на защиту от зова ходящих не на год, не на два, а на целых пять вёсен! И кузню, и дом, и всё подворье их хранил особый наговор.
А вот у соседей – ложечников с окраины – денег не водилось, потому, когда померла в их семье бабка, не на что было пригласить колдуна, чтобы отшептать покойницу. Похоронили её за жальником[8], ибо знали: поднимется.
Так и случилось. Встала старая через два дня и несколько седмиц ходила вокруг подворья, скрежещущим голосом звала сына. Пришлось тому продать корову, чтобы упокоить мать. Но долго ещё малые дети в доме ложечника кричали во сне. Всё казалось им: скребётся бабушка в дверь, хочет войти и загрызть.
Чего только не бывало. Да.
Думала обо всём этом Лесана, идя к дому, а рука сама собой тянулась к деревянной привеске, прятавшейся под исподней рубахой. Ни у кого в её семье не было такой. Заговорённой от зова кровососа. Этот оберег подарил Мирута на праздник Первого льда.
Но вот показались родные ворота. Девушка остановилась и обернулась к провожатому. Тот нёс огромные бадьи без малейшей натуги, а сам глядел счастливыми глазами на шагающую впереди подругу. Хороша! Русая косища толщиной в руку спускается из-под платка на спину. Щёки на белом лице полыхают румянцем, но синие глаза под белыми от инея ресницами смотрят открыто и прямо.
– Давай, – протянула Лесана руки в меховых рукавичках, собираясь забрать у парня бадьи.
Тот покачал головой и поставил ношу в сугроб у тропинки.
Девушка залилась краской, но молодого кузнеца это не смутило. Он зажал пригожую спутницу между забором и опушённым снегом кустом калины и взялся целовать.
Наконец задыхающаяся Лесана вырвалась, подхватила бадьи и кинулась прочь.
Мирута засмеялся.
– Скажи отцу: как снег сойдёт, сватов пришлю! – весело крикнул он вслед.
А девушка хлопнула тяжёлой калиткой[9] и с обратной стороны привалилась к ней, силясь совладать с дыханием и пряча пылающее от счастья лицо в ладони. Скорей бы!
Долгожданная весна выдалась унылая, затяжная. Проклятые сугробы никак не таяли! И хотя из овчинных кожухов уже давно перебрались в шерстяные сви́тки