Жнецы Страданий - стр. 38
Оттого теперь в Цитадели Айлиша упрямо училась грамоте, письму и счёту. Оттого вставала затемно раньше друзей и читала старые свитки, царапала писа́лом[53] по бересте мудрёные названия незнакомых трав, которые не могла затвердить с первого раза. А потом носила эти записки в холщовом мешочке и, едва выдавалась свободной хоть четверть оборота[54], перечитывала их, шевеля губами.
Всё это не тяготило будущую лекарку. Ей было интересно учиться. Иным, чтобы запомнить заговор, несколько оборотов требовалось, а ей – только раз услышать. И сборы делала она быстрее прочих, без подсказок, не ошибаясь и не путаясь.
За это Майрико выделяла ученицу из прочих: раньше всех дала Айлише одеяние целителя и уже стала брать с собой на лекарскую делянку, разбитую у подножья башни. Ох и отличалась эта делянка от той, что обихаживала старая Орсана! Ни одного оберега не нашла здесь Айлиша. Ни одна привеска не раскачивалась на ветках, отгоняя зло. Даже пчёлы не залетали сюда! Однако травы росли на диво густо, а цвели буйно, дурманя терпким ароматом. Как же так-то?
Наставница на это ответила:
– Всё в своё время узнаешь. Знания ещё четыре года перенимать. Ты покуда и сотой доли не ведаешь.
Послушница в душе только ахнула: стало быть, наука её вся впереди? И сердце сладко затрепетало от предвкушения. До глубокой осени будущая целительница пропадала то на делянке, то в лесу близ Цитадели. Иногда ей казалось, будто сами травы узнают её, льнут к рукам, ласкаясь. Ни колючий шиповник, ни злая крапива, ни острый осот не чинили ей боли, не оставляли ни царапин, ни волдырей, ни порезов.
В первую зиму своего послушания Айлиша училась делать настойки и целебные взвары. Сколько раз тогда к ней приходили измученный перхотой Тамир или Лесана с безобразными кровоподтёками на теле – не счесть. И хотя Майрико строго-настрого запрещала выученикам лекарствовать, Айлиша на свой страх выносила под рубахой то кувшинец со снадобьем, то травки для отваров или припарок. И поймана ни разу не была.
А ещё… Ещё крефф учила послушницу готовить мази и притирки, от которых волосы становились нежнее шёлка, а тело белее ландыша. Умоешь лицо особым настоем – кожа делается гладкой, чистой, едва не сияет.
Словно в подтверждение этих дум, луч скупого осеннего солнца упал на руку замечтавшейся над охапкой сушёных трав юной целительницы. И в этот миг она впервые заметила, как изменились её руки: пропали мозоли и трещинки, не стало с детства привычных и будто въевшихся в кожу цыпок, а прежде грубые от деревенской работы длани сделались мягкими, нежными, словно никогда не знали тяжкого труда, не держали ни рубеля, ни серпа, ни вил. Как эта рука отличается от руки Лесаны! У той костяшки пальцев вечно сбиты, а кожа от запястий до плеч черна от синяков. Иной раз синяки темнеют даже на скулах. Про Тамира и вовсе говорить боязно.
Кидая вороватые взгляды на переодевающегося парня, Айлиша частенько видела на его спине следы кнута. Но он не жаловался и никогда не просил облегчить боль.
А сколько раз лекарка слышала, как Лесана украдкой всхлипывала по ночам, пряча лицо в тощем сеннике? Отчего она плакала? Айлиша стеснялась спрашивать. Раз не рассказывает, значит, не хочет. Как тут подступишься? Оно ведь и так понятно: нелегко ей одной среди парней. Да и Клесх зол в учении: у него всякая вина виновата, спуску не даёт. Оттого ли стала подруга молчаливой и угрюмой, а взгляд её временами был такой колючий?