Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (IV) - стр. 10
Я не знал, что они так и сделают. Прапорщик ушел, а затем, пряча за спиной руки, вернулся. Потом он, с двумя дневальными, повалили меня… Я не успел даже обидеться, как мне стало легко-легко. Мне было на все на свете наплевать…
Как я оказался в казарме – не помню. Не помню, что вытворял. Кажется, я зашел в караулку и потребовал у ротного спирта. Кажется, мы – я, ротный и прапорщик – пили его. Может, мне все снилось. Ведь я даже запах водки ненавидел, а тут спирт…
Меня никто не беспокоил. Я лежал на шинелях. Было здорово. И день минувший таким жутким уже не казался. Жалко Свиридова, но он сам виноват. Ему афганцы отомстили. Мне хорошо вспомнилось, как дней десять назад, когда я со своим отделением ближе к полудню вышел патрулировать по этому городку, ефрейтор вел себя по-хамски. Явно был под наркотой. Приставал к уличным продавцам, дергал женщин за паранджу. Я сделал ему замечание. «Под трибунал захотел?!» – пригрозил я ему. «Заткнись! Ты салака, а я «дед». Мы быстро научим тебя любить советскую власть».
«Научим и проучим», – острием локтя ткнул меня в бок Воронков.
Я смолчал. С ними, с «дедами», и офицеры не связываются. Они прошли школу покруче, чем наша школа СС4, – школу зеков. На гражданке были бандюгами, а здесь, как не раз говорил сам комполка, стали «гвардии паханами»…
Я с группой «молодых» отстал от них. Впереди, с засаленной чалмой и видавшим виды халате, трусил на ослике пожилой пуштунец. Отделение как раз выходило на базарную площадь, и тут с минарета неподалеку стоящей мечети запел муэдзин. Начался полуденный намаз. Я украдкой от своих, как мусульманин и как человек чтящий Аллаха, провел ладонью по лицу. Мне, комсомольцу, нельзя было показывать, что я верующий.
Чтобы не мешать упавшим на колени, прямо на площади молящимся людям, я дал команду остановиться. Свиридов с Воронковым продолжали идти. Им начихать на мою команду.
Пуштунец, что трусил впереди нас на ослике, остановился, расстелил коврик, опустился на колени и припал лбом к земле. Свиридов, показывая другу на выпирающий зад молящегося пуштунца, с разбега пнул его так, что тот кубарем покатился под стеллажи выставленных на продажу овощей и фруктов. Этого я уже стерпеть не мог. Подбежав к Свиридову, я ударил его ногой по яйцам, а затем двинул в скулу. Воронков же сзади прикладом автомата звезданул меня по затылку. Я упал, и они вдвоем с ефрейтором стали топтать меня. Краем глаза я видел, как тот пуштунец снова опустился на коврик и как ни в чем ни бывало продолжал молиться… «Молодые» уговорами сумели оттащить меня от «гвардии паханствующих стариков» и усадили, прислонив к глинобитной стене какого-то строения. «Мы тебя порвем, чурка», – пригрозил ефрейтор. «Тебе не жить!» – сплюнул Воронков.
От удара по затылку глаза мои будто крутились в орбитах, и с ними вместе – в мутном мареве вращались базар, мечеть и люди. Кто-то на затылок плеснул мне пригоршню холодной воды. Это был тот самый пуштунец, а рядом с ним еще несколько обступивших меня торговцев, которые с сочувствием что-то говорили мне. Я их понимал. За два месяца мне удалось немного изучить их язык. Пуштунец спросил меня, мусульманин ли я? Я в ответ кивнул, сказал, что я татарин, и добавил все, что знал религиозного от бабки с дедом – «Аллах акпер! Бси милах Иррахман Рахим, Аллах, Мухаммед я Али!..»