Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (IV) - стр. 11

Умный, на редкость благодушно-глубокий взгляд пуштунца, тепло огладил меня. «Хорош шурави» – сказал он и удалился в сопровождении уважительно обращавшихся с ним людей. Хоть одет и в рубище, подумалось мне тогда, а, видимо, из местных авторитетов.

Уже в расположении части, куда тут же дошел слух о случившемся, мне сказали, что, вероятней всего, тем пуштунцем был не кто иной, как сам Араб, предводитель всего мятежного Афганистана. Если это так, то Свиридову несдобровать…

Придя в казарму, я у себя в кармане обнаружил большие деньжищи, каких сроду не видел – три стодолларовые бумажки.

Здравствуй, дорогой, самый-самый хороший братик!

Я так соскучилась, ты даже не знаешь как. Когда меня обижают мальчишки, я говорю им: скоро приедет Мунир и он вам бошки поотрывает. Они после этого не лезут ко мне.

А еще я пишу потому, чтобы ты поругал маму. Я так плакала, так плакала, думала, что останусь совсем одна на свете. Хорошо, что тетя Катя раньше времени пришла домой и услышала в чулане шум. Открыла дверь, а там мама на веревке бьется. Молодец тетя Катя – отрезала веревку, вызвала скорую помощь. Ее с трудом спасли. В тот день она потеряла талоны на продукты и еще ей на заводе сказали, что нам квартиру не дадут. Самое обидное ей было, что секретарь райкома партии, кому она пошла жаловаться, сказал ей, что ваш муж, наш папочка, спьяну попал под пресс и его смерть на производстве не дает семье никаких льгот. Мама стала с ним ругаться. Сказала: папа на заводе нашем проработал 20 лет и она уже работает 20. Тогда он ее взял и выгнал из кабинета. И она вот так поступила. Скажи ей, что жить в уплотнении ничего плохого нет. Если бы мы жили не в одной квартире с тетей Катей, она тогда бы не спасла ее.

Мунечка, ты не говори ей, что я об этом тебе написала. Хорошо?

Учусь хорошо. Перешла в 8-й всего с одной четверкой по физкультуре. Моя фотография на доске «Наши отличники».

Жду не дождусь, когда ты вернешься. Очень люблю тебя и горячо целую.

Твоя сестра Альфия.

3 июня 1983г.

22 августа 83 г. Романенко – жук. Страшный жучила и вор. Последнее время на афганские толкучки он без меня не ездит. Я получше него объясняюсь и нахожу общий язык с местными. Теперь я хожу у него в любимчиках. Это после того, как недавно я помог ему продать по фантастической для него цене два ящика патронов со смещенным центром тяжести и два «калаша».

«Сержант! – подозвал он меня. – Ты давеча, когда патрулировал, здорово трепался на пушту».

«Подучился немного», – скромно подтвердил я.

«Вот как?!» – проговорил он и задумался, а потом, что-то решив для себя, приказал: «Завтра спозаранок едешь со мной на базар. У меня там дела. С ротным и взводным, считай, я договорился. Оставь за себя Воронка».

К базару мы подъехали до рассвета. К машине, за рулем которой сидел Романенко, тут же подошел часто попадавшийся мне на глаза таджик. Кроме слова «товар» по-русски ни бельмеса.

«Товар в кузове», – показывая большим пальцем назад, говорит прапорщик и, кивнув мне, соскакивает наружу.

В кузове два ящика. Таджик открывает их. Они доверху набиты патронами. Он роется в них, как в семечках. Смотрит маркировку. Потом поворачивается и, показывая понятными жестами, спрашивает: «Пух-пух?»

«Пух-пух в кабине», – успокаивает его Романенко. Таджик бежит за ним. Под сидением водителя два «калаша», обернутых в промасленную заводскую бумагу. «Якши! Якши!» – облизывает губы таджик и отсчитывает полторы тысячи долларов. Романенко хочет убрать их в карман. «Это за все?» – спрашиваю я у таджика. «Как договаривались», – бубнит он. Я поворачиваюсь к Романенко, незаметно для покупателя подмигиваю, выхватываю из его рук деньги и сую их обратно таджику. «Ты с ним договаривался, а товар мой. За такую цену я не продаю».