Ведьмино зеркальце - стр. 20
Бросилась Мирослава Святославу на шею, заплакала горько. Хотелось ей, чтобы брат поверил ей, защитил от слухов и наговоров, спокойствие прежнее в жизнь вернул, но вера в это угасала стремительно, таяла, как свеча, на столе забытая.
В глубине терема упало что-то. Мирослава голову от груди брата оторвала и прислушалась, хоть и знала, что то Горын ходит. Не оправился он еще от ожогов, что угли оставили. Слаб и хмур был. На улицу почти не выходил да на Миру все исподлобья поглядывал. Руки его плохо слушаться стали, чах он. А Мира все вину свою чувствовала, что дядьку родного покалечила.
Святослав отодвинулся, сжал ладони на хрупких плечах сестрицы да в глаза ей заглянул. Только вырвалась она. Не могла на брата смотреть. Прижалась к груди его снова и еще горше заплакала.
– Мира, ну скажи ты мне как есть. Все понять попытаюсь, ты только правду не скрывай.
Надломился голос Святослава. Погладил он ладонью мозолистой волосы русые, зашептал слова, что Миру успокоить должны были, да все никак не затихала она. Плакала, поверх плеча брата поглядывая. Плакала Мира да вспоминала, как Святослав ее в детстве жалел. И неважно ему было – коленки содранные лечить или занозу болючую вынимать. Любая беда, что с ней приключалась, его внимания стоила. А когда Мира подросла да заботе такой удивляться стала, все отмахивался от нее. Мол, на то он и брат старший, чтобы от любой беды ее защищать. И пока сейчас обнимала его Мирослава да слезы горькие на рубаху лила, подумала, что, может, и есть у нее шанс на жизнь прежнюю. Если Святослав поверит ей, а затем и отца убедит в невиновности ее.
Отстранилась Мирослава от груди брата, утерла слезы, по щекам бежавшие, подняла глаза свои светлые и вдохнула полной грудью. Коль брат он ей старший, надо хоть попытаться правду ему поведать. Как никак, а кровь одна в них.
– Неправда это, Святик, наговоры гнусные. Горын мне сам подарки носить начал, а потом благодарность за них требовать. Я пыталась Ожану предупредить, совет спросить ходила к ней. Думала, ежели она с Горыном поговорит, так он и не станет пытаться задуманное сотворить, да только не поверила мне Ожана, а как Горын рубаху мне на груди рвать начал, так я его углями и пожгла. Не пойму только, отчего вся деревня болтает, будто это я его завлекать стала. Я ж как из терема выскочила, сразу к Ожане побежала, в чем была.
Нахмурился Святослав пуще прежнего. Покачал головой своей светлой да Мирославу по щеке погладил ласково.
– А оттого и болтают, что им сам Горын слова в уста вложил. Отцу письмо тоже дядька написал. Отец потому и поверил ему, даже думать не стал, правда то али нет.
– Так ежели ты скажешь ему, что не так все было, он, может, и гневаться перестанет? Ты же веришь мне? Хочешь, поклянусь тебе…
Дернулся Святослав так, словно больно ему сделалось от слов сестры. Верил ей брат родной. Верил, да что-то не так было. Неужто помочь ей никак не сможет?
– Я тебе верю, Мира. Да только беда в том, что отец и слушать ничего не захотел. Велел мне он в терем воротиться как можно скорее да род наш от позора избавить…
Не договорил Святослав, замолчал, губы снова сжал свои плотно, а Мира еще сильнее задрожала. Чувствовала она, что не по нраву слова ей дальнейшие придутся. Знала, что назад дороги отныне у нее не будет. Понимала – беде быть.