В звуках Лунной сонаты - стр. 3

Николай бережно сложил записку вдвое и спрятал в карман джинс – туда, где всегда лежали его самые ценные вещи: ключ от комнаты и билет на школьный концерт.

Поставив тарелку на шаткий столик, он шаркнул к электрическому чайнику. Их «водопровод» состоял из трех пятилитровых бутылей, выстроившихся у стены как безмолвные стражи.

Воду приходилось запасать ночью, когда коридор пустел: днем там оккупировали «гости» тетки Клавы – синие от похмелья, злые от жажды. Они расползались по полу, как гигантские слизни, пуская едкий дым прямо в лицо. А если Коля осмеливался пройти – могли подставить ногу, швырнуть окурок или просто ударить для смеха.

Чайник зашипел, разрывая тишину. Николай прикрыл глаза, представляя, как горячий пар смывает с него всю эту грязь – школьные унижения, вонь коридора, язвительные слова тети Клавы…

Чайник взвыл, словно сигнализируя о конце этой голодной вахты. Николай швырнул чайный пакетик «Эконом» сорта, оставляющий во рту привкус картона. Два куска сахара исчезли в мутной жидкости – роскошь, которую он сегодня мог себе позволить.

Он впился зубами в пирог, не дожидаясь, пока чай остынет: крупные, жадные укусы, от которых сводило челюсти. Горячий чай обжигал язык, но он глотал его, запихивая в себя еду, как в бездонный мешок.

Конфеты – липкие, приторные – стали жалким десертом. Их сладость противно размазалась по нёбу, напоминая, что даже это – украденные мамой «радости».

Он подошел к роялю медленно, как подходят к алтарю. Пальцы сами потянулись к пожелтевшим нотам – «Лунная соната» Бетховена. Листок был потрепан по краям, с пятнами чая в углу – кто-то до него так же отчаянно пытался освоить этот шедевр.

Семь дней. Всего семь дней, чтобы: победить собственные кривые пальцы, привыкшие к дешевым маршам из ресторана. Заставить фальшивящие клавиши звучать чисто. Вызубрить каждую ноту, пока они не начнут сниться.

Конкурс. Единственный шанс вырваться из этого проклятого района.

Он раскрыл ноты на пюпитре, вдохнул – и пальцы сами ожили, побежав по клавишам. Первые такты «Лунной сонаты» зазвучали робко, но к середине произведения Николай уже забыл о потрескавшихся обоях, о вонючем коридоре, даже о пустом желудке.

И вдруг –

Стук.

Сначала ленивый, потом яростный. Кулаки били в стену в такт, словно пародируя его музыку.

– Ха-а-рош, консерватор! – раздался хриплый голос. – Спать мешаешь!

Николай стиснул зубы, ударил по клавишам сильнее – пусть слышат.

Тогда они вышли «на дуэль».

Один – рыжий, с лицом, как помятая банкнота, – вывалился на улицу и забарабанил в окно:

– Эй, вундеркинд! Прекрати грохот! Или мы тебе сейчас устроим концерт! – Он икнул, и запах дешевого портвейна просочился даже сквозь стекло.

– Ментов вызовем! – подхватил кто-то из комнаты. – За нарушение…культурного отдыха.

Пальцы замерли на клавишах. Где-то за стеной грохотали пинки по двери – точно так же, как в тот раз, когда ему сломали два ребра. Николай резко развернулся на табурете, вжав голову в плечи – тело помнило боль лучше, чем разум.

Слезы жгли лицо. Он схватился за край рояля, будто тот мог унести его отсюда:

– Я никогда не научусь… – шепот был горячим и рваным, как после пробежки. – Никогда…

Окно отражал его искаженное лицо – уродливое от плача. Где-то в горле встал ком – обиды, страха, ненависти ко всему.