Сердце для змея - стр. 7
Последние слова повисают в воздухе, тяжёлые, как туман над болотом. Но калитка скрипит, открываясь, и перед нами – тёмная, усыпанная звёздами дорога к свободе.
Я делаю шаг вперёд – первый шаг в новую жизнь. Настоящую. Свою.
Мы дружно, но молча киваем и выскальзываем из ворот, словно три тени. Только когда скрываемся за небольшим овражком, за поворотом, где уже не видно высоких теремных стен, ко мне приходит ошеломляющее осознание – половина задуманного уже удалась!
Я на свободе!
Воздух перехватывает в груди, словно кто-то сжал легкие в кулаке. От нахлынувших чувств темнеет в глазах, и я хватаюсь за ствол березы, чтобы не упасть. Свобода. Это слово жжет губы, как первый глоток молодого вина.
– Вот тут, под кустом можно оставить одежду, – шепчет Белава, ее пальцы ловко расстегивают завязки моего верхнего платья. Грубая ткань соскальзывает с плеч, будто сбрасываю вместе с ней всю прежнюю жизнь.
Сбоку, за колючими кустами, слышится журчание – живое, звонкое, не то что мертвая тишина теремных покоев.
– Там родник. Можно умыться.
Осторожно обхожу колючие ветки, которые норовят вцепиться в подол, будто последние цепи, не желающие отпускать. И вот он – родник, серебрящийся в лунном свете. Вода переливается, как расплавленное серебро, и мне кажется, будто передо мной чаша с оборотным зельем из сказок. Стоит сделать глоток и обернешься зверем лесным.
Падаю на колени, не обращая внимания на мокрую землю, и жадно пью. Вода ледяная, от нее сводит зубы и колет в висках, но это самая сладкая боль в моей жизни. Смываю сажу, и вместе с грязью уходит тяжелый взгляд тех, кто всю жизнь видел во мне только княжну.
Сегодня я буду живой. Настоящей. Как никогда раньше.
Меня пробирает на смех – смех, который рвется из горла, звонкий и немного безумный. Душу переполняет такое ощущение счастья, что кажется, будто вот-вот взлечу, как та самая птица, о которой говорила нянюшка.
Видят боги, если бы не ее добрые глаза и трепетные руки, никогда бы не вернулась в этот проклятый терем. Никогда.
Вокруг ночь, пропитанная тайнами, густыми, как лесная тень. Ночь, когда девичьи венки, украшенные горящими свечами, плывут по темной воде – каждый лепесток шепчет реке: «Донеси до суженого». А парни, отважные да безумные, уходят в чащу, туда, где меж корней и мха цветет огненным вздохом папоротник – лишь на миг, лишь до рассвета.
И я – будто тот цветок. Красивая, запретная, обреченная.
Мы идем к реке. Заблудиться в эту ночь невозможно – нас ведут смех, песни, отблески костров, рвущиеся сквозь листву. Воздух дрожит от гула голосов, от топота босых ног по росистой траве.
Вот и берег.
Камыши шепчутся с водой, лилии качаются на мелководье, а вокруг – молодежь, яркая, как маков цвет. Девки в венках, что пестреют васильками да ромашками, переглядываются с парнями, а те, расправив плечи, меряются силой да удалью. И музыка…
О, матушка, музыка!
В тереме музыканты играют лишь для княжих пиров, куда нам, бабьему племени, и носа не высунуть. А здесь – свирели звенят, бубны бьют в такт, струны поют, и ноги сами рвутся в пляс.
Огонь в кострах пляшет, будто зачарованный, отбрасывая алые блики на смеющиеся лица. Песни гремят, звонкие, озорные, взлетая к самым звездам – «Спуститесь, красавицы, да присоединитесь!»
Воздух густ от запахов: мята, мед, дым, трава, только что примятая босыми ногами. Вокруг пары, взявшись за руки, разбегаются и – хоп! – через пламя, с визгом да хохотом. Сердце замирает в груди. Красота-то какая… Живая. Вольная. Наша.