Сердце для змея - стр. 6
Глубокий вдох. Горький, холодный, наполненный свободой. Вспоминаю, как днем княжна может выйти из терема – только в окружении свиты, только под полотнищами, загораживающими от людских глаз, словно я прокаженная. Лицо должно быть скрыто, походка – размеренной. Не женщина – призрак в золотой клетке.
– Пойдемте… – голос Ожаны вырывает меня из мыслей.
– Пойдем, Ожана, пойдем, – поправляю ее. – Сегодня ночью я такая же, как ты.
Шаги наши легки и быстры, пока мы пересекаем внутренний двор. Тени играют с нами, пряча в своих объятиях. Вот-вот – наружные ворота, за ними – мир, полный жизни и смеха.
– Куда? – раздается из темноты хриплый голос, и сердце буквально останавливается.
Страх. Холодный, липкий, сковывающий. Стражник, которого я не заметила, выступает из тени столба, его фигура кажется огромной и угрожающей. Воздух вырывается из легких, ноги становятся ватными. Всё. Всё кончено, даже не начавшись.
Но Белава, моя верная Белава, шагает вперед, заслоняя меня собой.
– На праздник, – говорит она спокойно, будто так и должно быть. – Пропусти, дядько Ивар.
Ее голос не дрожит, руки не трясутся. Как она может быть такой спокойной? Секунда. Две. Тишина, которую разрывает только бешеный стук моего сердца.
Страх еще не отпустил, но уже смешивается с надеждой. Может быть… Может быть, все получится? Может быть, сегодня ночью я действительно стану просто Милой?
– Нечего по ночам девкам одним шастать, – хмурит свои кустистые, будто мохнатые гусеницы, брови дядька Ивар. Его голос – как скрип несмазанных ворот, грубый и предостерегающий.
– Так сегодня же ночь на Ивана Купала, – вступает Ожана, и я слышу, как дрожит её голос, будто лист на ветру. – Венки плести будем, да на воду спускать.
– Знаю я, какие вы венки плести будете, – отмахивается стражник, но в уголках его глаз собираются морщинки-лучики, и губы дрожат от сдерживаемой ухмылки. – По осени потом хоть на свадьбу пригласите?
– Конечно! – звонко выпаливают девушки, и их голоса сливаются в один, как ручейки в весеннем потоке.
– Ну добро, – кряхтя, поднимается Ивар.
Его доспехи скрипят, будто недовольные этим решением. Он медленно подходит к калитке, вырезанной в дубовых воротах, толстых, как стены терема. – А это кто с тобой, Белава? – тычет корявым пальцем в мою сторону.
Сердце моё – будто перепел в силке – замирает, затем бешено колотится, готовое вырваться из груди. Может, ему там, в пятках, и правда остаться? Теплее будет…
– Так племянница тетки Зареславы из Малиновки, – без единой запинки лжёт Белава.
Её голос – ровный, как поверхность лесного озера в безветренный день.
– Она на праздники приехала.
– Ох уж ваши праздники… – качает головой Ивар. – Одни почему? Неужто некому проводить?
– Дядько… – начинает Белава, но старик взмахом руки, грубой, как кора старого дуба, обрывает её.
– Цыц! Сейчас быстро провожатого найду.
– Дядько Ивар! – вступает Ожана, и в её голосе слышится нотка отчаяния, как у зайца, попавшего в капкан. – Мы сами… Нас уже ждут. Там, за пригорком. Не заблудимся.
Тишина. Только сверчок за печкой трещит, будто отсчитывает секунды до нашей погибели.
– Ладно, Бог с вами, – наконец сдаётся Ивар, махнув рукой, словно отгоняя назойливую муху. – Идите, но будьте осторожны. Его голос внезапно становится серьёзным, как земля перед грозой. – Помните, что не только нечисти нужно ночами бояться.