Сердце для змея - стр. 4

– Не подведу. – Киваю, и сердце колотится так, будто хочет вырваться и убежать само.

До вечера хожу сама не своя, неотрывно прильнув к оконной щели. Сердце колотится, как пойманная птица, а пальцы нервно теребят край рукава. Няня, к моему изумлению, невозмутима. Сидит, согнувшись над пяльцами, и игла мерно вспыхивает в её руках, вышивая алые маки с причудливыми лепестками. Каждый стежок – точный, выверенный, будто и впрямь ничего необычного не затевается.

Я же мечусь по светлице, как запертая в клетке лисица. Уже знаю назубок: семь шагов вдоль стены, четыре поперёк, три по диагонали. Девицы должны принести два простых платья да пару поношенных платков. Нянюшка настаивает – голову покрыть в два слоя, чтобы и тени сомнения не возникло.

– Откуда им знать княжну в лицо? Я же из терема не выхожу.– Матушка твоя не здешняя была, – не поднимая глаз от работы, отвечает няня. – Присмотрись-ка.– К чему?– У местных волосы темнее. А у тебя – её игла замирает, – будто лён, что на солнце выцвел. Сразу чужую признают.

Раздается глухой стук в дверь.

– Кто там? – няня даже бровью не ведёт.– Мы… – едва слышный шёпот Белавы.

Нянюшка медленно поднимается, бормоча что-то про больные колени, и отворяет дверь ровно настолько, чтобы просунуть руку.

– Видел вас кто? – шипит она, остро глядя поверх их голов в тёмный коридор.– Нетути… – Ожана крепче прижимает свёрток к груди.

Няня крестится широким, отчаянным крестом, разворачивая узел с одеждой.

– На погибель ты меня толкаешь, голубка, – бормочет она, и в голосе вдруг прорывается дрожь.

– Прости… – шепчу, опуская глаза.

В горле комом встаёт непрошеная благодарность.

– Не передумала?

Ответа не требуется – я уже срываю с себя свое дорогое одеяние. Льняная ткань грубо скребёт кожу, когда натягиваю серую рубаху с потрёпанными рукавами. Поверх – платье, пропахшее дымом, с пятнами сажи на подоле. Девицы, перешёптываясь, заплетают мою косу в тугой узел, укрывая сначала чистым, а поверх – грязным, вылинявшим платком.

Няня зачерпывает полную горсть сажи.

– Дыши ровно, – командует она и грубо мажет мне лицо, как будто замазывает грехи.

Горькая пыль щиплет глаза, я отшатываюсь, заливаясь неудержимым чихом.

– Ну как, по нраву тебе воля-то? – няня ухмыляется, вытирая руки о фартук. – Не только луга да песни. Это ещё и сажа в горле, и мозоли на ногах, и холодные щи впроголодь. Всё ещё хочешь?

– Хочу! – выдыхаю я, впиваясь ногтями в ладони.

– Не отступишь?

– Не отступлю.

Няня резко поворачивается к перепуганным девкам:

– Чего уставились, как овцы на новые ворота? – шипит она, тут же понижая голос. – Помните: коли к утру не вернётся – всем нам батюшка её головы поснимает. А если проболтаетесь – сначала кожу сдерут, потом голову отрубят.

Девушки молча кивают, бледные как мел.

– Языки отняло? – взрывается няня.

– Может… можете на нас положиться, – выдавливает из себя Белава.

– Да, можете, – торопливо подхватывает Ожана. – Только…

Она запинается, уставившись на мои ноги.

– Говори! – хватаю её за рукав.

– Обувь… – шёпотом произносит Ожана. – Босиком не уйдёшь, а сапоги княжны…

Я поднимаю подол. Алые сафьяновые сапожки с серебряными петлями. В них не убежишь. Не спрячешься. В них можно только величественно шествовать, как учили с детства – "плыть, словно лебедь по воде".