Сердце для змея - стр. 3
– Помоги, нянюшка. Умоляю. Всего один раз. – Голос мой дрожит, но я сжимаю её руки так крепко, что костяшки белеют. – А после… клянусь, буду ждать монастыря смиренно. Безропотно. Как мёртвая.
– Да ты что, милая! – она всплёскивает руками.
– Няня! – Шепчу словно в горячечном бреду. Притягиваю её ближе, и запах ладана с её одежды смешивается со страхом. – Хочу хоть раз почувствовать, каково это – быть свободной! Прыгать через костёр, смеяться, не оглядываясь на стражу. Держаться за руки с тем, кто… – Голос срывается. – Кто смотрит на меня, а не на княжну в золотых цепях.
– Тебя поймают! – её шёпот жёсткий, как удар плети. – Не успеешь и шагу ступить! Меня убьют, а тебя…
Она обрывает, но я вижу в её взгляде ту самую плётку, что висит в караульне.
– Не убьют. – Качаю головой, и косы тяжёлым грузом покачиваются за спиной. – Скажешь, что я сбежала, опоив тебя сонным зельем. – Глотаю ком в горле. – А меня… В ушах уже звенит от воображаемого свиста кожи. – Всё равно. Какая разница – сидеть в скиту сегодня или через год?
– Уверена я – батюшка жениха отыщет! – Нянюшка вытирает слёзы концом платка. – Не хорони себя раньше времени, голубка…
– Меня уже похоронили в этом тереме! – В голосе прорывается нервный смешок, резкий, как щелчок затвора. – Разве это жизнь? День за днём глядеть в одно окошко, считать ворон да ждать, пока отец вспомнит, что у него дочь есть?
– Все жизнь – пока не смерть, – крестится няня, и её пальцы дрожат. – Не гневи господа, девонька…
– Я всё решила. – Бью кулаком по столу, и дерево глухо стонет. Так бил отец, когда объявлял свое решение. – Переоденусь служанкой и сбегу. А ты… – Прикусываю губу. – Останешься здесь. Коли к рассвету не вернусь – поднимай шум. Но до того – молчи!
– А ежели схватят? – нянюшка хватается за грудь, будто сердце вот-вот выпрыгнет. – Ежели…
– Не хватятся. – Отрезаю твёрже, чем есть на самом деле. В животе – холодная тяжесть.
– Голубка моя…
– Помоги, нянюшка. – Делаю шаг вперёд, и пол под ногами будто колеблется. – Или взаправду опою тебя зельем… и сделаю по-своему.
В светлице повисает гнетущая тишина.
И вдруг – её вздох, долгий, будто выдох всей прожитой жизни. Глаза смотрят сквозь меня, в какой-то далёкий год, когда она держала на руках не княжну, а просто девочку.
– Хочешь узнать другую жизнь… – шепчет она, и в голосе – странная смесь укора и гордости. – Характером – вся в батюшку. Матушка твоя кроткой была, богомольной. Пока жила – в тереме тишь да благодать стояли. А ты… Морщинистая рука вдруг касается моей щеки. – Родись ты без косы – точно бы за тобой княжеский престол пошёл.
– Плевала я на престол! – морщусь, будто и вправду во рту горькая клюква.
Братья мачехины – гуляки да баловни. Если власть достанется им – княжество разорят в пять лет. Но мне-то что? Я в их играх – всего лишь разменная монета.
– Помогу. – Вдруг решает нянюшка, и в её глазах – решимость, которой я не видела даже у воевод. – Вечером кухарки сажу выносить будут. Лицо сажей вымажешь, выйдешь с ними. Но… – Её пальцы впиваются в моё плечо. – К первым петухам – назад. Марфа, кухарка, сестра мне единокровная. Муж её повозки с провизией в терем возит. Спрячешься в мешках. Только знай… – Голос её становится тише шелеста соломы. – Опоздаешь – батюшка твой голову мне с плеч снимет.