Сердце для змея - стр. 2

– Так змей же в туманных топях живет, – пожимаю плечами, но в груди что-то сжимается.

– А что ему мешает в лесу охотиться? – удивляется девушка. – Тем более девицы в лес ходят чаще, чем в топи.

– А на прошлой седмице у Деяна двух коз задрали, – добавляет Белава.

– Зачем змею козы? – стискиваю виски пальцами.

– А я почем знаю? – разводит руками Ожана. – Говорят, он невинными девушками питается.

– Ну тогда тебе, Ожана, бояться нечего, – усмехается Белава.

– Вот потому и на коз перешел, – бросаю я, пожимая плечами. – Туго нынче с девицами стало.

– Так козы дойные были! – хором возмущаются девушки.

Дверь резко распахивается.

– Ишь, разболтались! – вваливается нянюшка, сверкая глазами. – Коз волк задрал, нечего сказки рассказывать! А ну, брысь отсюда, бесстыдницы!

Она размахивается платком, будто отгоняет кур, и девицы, хихикая, высыпают вон.

– Здравствуй, нянюшка, – приветствую её я, стараясь, чтобы улыбка не дрогнула.

Голос звучит тише, чем хотелось бы, но она всё равно слышит.

– И тебя, здравствуй, голубка моя, – её тёплые руки мягко ложатся мне на плечи, а знакомый запах печёного хлеба и сушёных трав обволакивает, как детское одеяло. – Отчего закручинилась?

Она всегда замечает. Даже если я молчу, даже если прячу глаза – её взгляд, вытертый годами, как старый камень у колодца, сразу видит то, что скрыто.

– Тоска, нянюшка, – опускаю ладонь на её натруженную, узловатую руку. Кожа шершавая, но тепло от неё струится живое, настоящее. – Сил нет уже. Отчего я княжной родилась? Из-за чего крест этот тяжкий нести?

– Да что ты такое молвишь, голубка? – качает головой нянюшка, и седые пряди выбиваются из-под платка. – Нешто жизнь плохая? Чай не рабыня, днями напролёт спину гнуть. Ешь досыта, в тепле, в свете…

– Разве в этом счастье? – произношу я, и голос дрожит, будто тонкий лёд на луже ранней весной.

Нянюшка замолкает, её морщинистое лицо становится серьёзным.

– Счастье, оно разное, девонька. У каждого своё.

– Девицы на праздник едут, на парней заглядываются, – вырывается у меня, и в груди колет, будто кто-то сжал сердце в кулаке. – А я? В светлице дни и ночи, будто птица в золочёной клетке. Чтобы по двору пройти – полдня уговоров, да чтоб никто не увидел, не осудил. А дальше что? Десяток сватов развернули, а как девичий век пройдёт – прямиком в монастырь сошлют, как тётку мою…

– Не рви сердце, голубка моя, – бормочет нянюшка, гладя меня по спине, как в детстве, когда я пугалась грозы. – Сыщет батюшка тебе жениха.

– Как прошлый раз? Царевича заморского?

В животе холодеет, будто глотнула ледяной воды. Вспоминаются шёпоты за спиной, испуганные взгляды, шепотки в сенях: «Проклятая… после неё только смерть…»

– Так отчего нет?

– Вдруг опять что случится? – сжимаю кулаки, чтобы не дрожали. – Мне позора хватило, когда он после встречи со мной богам душу отдал. Люди ещё годами шушукались, что княжна – бесовское отродье. Даже служанки крестились, когда я проходила.

– Так он же от хвори своей заморской и помер! Всем известно! – отмахивается.

– Ну да… всем… – горько усмехаюсь.

– Не печалься, девонька…

– Сил нет, нянюшка, – перебиваю её, и слёзы, наконец, подступают к глазам. – Хоть бы одним глазком взглянуть на праздник… Вдохнуть этот воздух – вольный, пьянящий, где нет стен, нет запретов…

– Нешто удумала?! – нянюшка в ужасе прикрывает рот краем платка, и её глаза расширяются, будто увидела не меня, а призрак.