Подруга дочери. Запретное исцеление - стр. 5
В моей памяти она навсегда останется живой. Смеющаяся, танцующая под дождём, рассказывающая свои безумные истории. А в реальности – только могила с памятником, только нескончаемая боль, только этот проклятый шрам, который тянется от моего виска до самого сердца. Который я не могу спрятать от себя самой.
Я закрываю глаза, пытаясь удержать слёзы. Маша… Как же мне жить с этим? Как мне нести эту ношу? Как мне быть счастливой, зная, что она пожертвовала собой ради меня?
Бабушка продолжает говорить, не замечая, как я погружаюсь в свои мысли. А я всё думаю о том, что если бы можно было поменяться местами… Если бы можно было вернуть всё назад… Если бы… Если бы… Если бы…
* * *
Кладбище встречает меня густым шелестом берёз и запахом нагретой хвои. Воздух дрожит от зноя, но здесь, среди могил, царит особая атмосфера – прохладная, умиротворяющая. Солнце, такое яркое за пределами кладбища, кажется, теряет свою силу, проходя сквозь густую листву деревьев. Тени от крестов ложатся на землю причудливыми узорами, создавая иллюзию застывшего танца.
Я иду знакомой тропинкой, сердце колотится так, будто я бегу марафон. Каждый шаг отдаётся в висках, каждый вдох наполнен тяжёлым ароматом увядающих цветов и чуть влажной земли. Вот и холмик – ухоженный, с яркими искусственными цветами в вазе. Гранитный памятник возвышается над землёй, словно последняя защита от забвения. “Мария Романовна Соколова. Любимая дочь. Светлая память” – простые слова, скрывающие в себе огромную пустоту.
Я кладу свой скромный букет полевых цветов рядом. Они кажутся неуместными здесь, среди искусственных роз и лилий, но именно такие цветы она любила – простые, живые, с нежным ароматом лета. Голос срывается:
– Прости, Маш… Прости, что я здесь. Прости, что тогда… – Слёзы душат. Они текут беззвучно, оставляя солёные дорожки на щеках. Я глажу холодный камень, как когда-то гладила её плечо, утешая после двойки по алгебре. Теперь утешать некого. Только ветер шелестит листвой да где-то далеко каркает ворона, словно напоминая о неизбежности.
– Вера? – Голос за спиной заставляет меня вздрогнуть и резко обернуться.
Он стоит в нескольких шагах. Высокий, чуть сутулящийся, но всё ещё мощный в плечах. Лицо изрезано глубокими морщинами, особенно, вокруг глаз – глаз, которые помнят всё. Волосы, когда-то тёмные, как смоль, теперь почти полностью седые. Но взгляд… Взгляд острый, пронзительный, несмотря на ту пелену горя, что в них застыла. Роман Андреевич. Папа Маши.
Мы так и не встретились после. Сначала была больница, потом – родители забрали меня из Солнечного. Мы переехали в Москву. Новая школа, отпуск на море и у бабушки… Я всегда навещала Машу, но больше никогда не приходила к ней домой. Слышала, что обсуждали мама с бабушкой, и не решалась даже попасться на глаза им с женой, зная, что они винят меня в случившемся.
Мне было достаточно моей собственной вины, чтобы столкнуться ещё и их обвинениями. Каждый день я просыпалась с мыслью о том, что должна была быть на её месте. Каждый раз, глядя в зеркало, видела не только шрам – видела напоминание о том, что я выжила, а она нет.
– Роман Андреевич… – выдыхаю я, быстро вытирая слёзы. Стыд накрывает с головой. Что он думает? Что я пришла напомнить о своём существовании? О том, что я жива, а его дочь – нет? Может быть, он видит во мне предательницу, которая украла жизнь его ребёнка?