Подруга дочери. Запретное исцеление - стр. 2
– ВИНОВАТААА! ОНА! А НЕ МОЯ МАШЕНЬКА! ВЕРНИТЕ ЕЁ! ВЕРНИТЕ МОЮ ДОЧКУ!
Её крик растворяется в истерических рыданиях. Я почти несу её обратно, к машине, чувствуя на себе тяжёлые, осуждающие, жалкие взгляды. Надежда Ивановна стоит, опустив голову, мелко дрожа. Мир сужается до тяжести безучастного тела жены на моих руках и ледяного стыда.
Дома. Тишина гробовая, нарушаемая только прерывистыми всхлипами Марины, запершейся в комнате Маши. Я сижу на кухне, перед остывшей чашкой чая. Глина внутри трескается. Появляется боль. Острая, рвущая изнутри. Нет больше Маши. Никогда не будет. Ни-че-го. Её смеха, её капризов, её бесконечных “Пап, дай денег”, её планов стать великим биологом. Как и моих планов: проводить её на выпускной, выдать замуж, дождаться внуков…
Пустота. Абсолютная, зияющая пустота. И страх. Дикий страх за Марину. Её глаза сегодня… в них не было ничего живого. Только боль и безумие. Как с этим жить? Как дышать?
Я смотрю на полную чашку, на капли дождя, стекающие по окну, и понимаю, что мир больше не будет прежним. Никогда. Каждый день будет напоминать о том, чего больше нет. Каждый вздох будет наполнен болью утраты. Каждая улыбка будет казаться предательством.
В комнате Маши всё осталось так, как было при ней. Мы ничего не успели разобрать. Её учебники на столе, фотографии на стене, любимые мягкие игрушки на кровати. Её запах всё ещё витает в воздухе – лёгкий, цветочный, с примесью шампуня. И это убивает меня. Убивает медленно, методично, с каждым вдохом.
Марина всё ещё плачет там, за закрытой дверью. Её рыдания становятся всё тише, всё безумнее. Иногда они прерываются странным, нечеловеческим смехом. И тогда моё сердце замирает от ужаса. От понимания, что она теряет рассудок. Что она уходит туда, откуда нет возврата.
Я пытаюсь молиться. Пытаюсь найти хоть какое-то утешение в вере. Но слова застревают в горле. Божья воля? За что? За какие грехи нам это наказание? За что моя девочка? За что моя жена? За что я?
Время тянется медленно, как резина. Каждая минута – вечность. Каждый час – маленькая смерть. И я понимаю, что мы все умираем. Просто кто-то раньше, кто-то позже. Кто-то телом, кто-то душой. А кто-то – всем сразу.
В какой-то момент я встаю, подхожу к окну и смотрю на дождь. На мокрые деревья, на размытую землю. И думаю о том, что жизнь продолжается. Что где-то смеются дети, что где-то влюбляются люди, что где-то рождаются новые жизни. А моя девочка… моя девочка навсегда останется пятнадцатилетней. Навсегда останется в моём сердце живой, смеющейся, любящей.
Дверь комнаты Маши скрипит. Марина выходит. Больше не плачет. Лицо – застывшая маска. Подходит, садится напротив. Смотрит на меня невидящим взглядом, сквозь, куда-то в бесконечность, в вечность, куда живым нет ходу.
– Рома… – её голос словно шелест сухих листьев.
– Я здесь, Мариш, – пытаюсь коснуться её руки, но она отдёргивает, как от огня.
– Машеньки нет… – констатирует она, словно только сейчас осознав.
– Нет… – выдыхаю я.
– И… и не будет… – она продолжает монотонно. – Потому что я… я не могу больше. Врачи тогда… после тех родов… сказали. Больше не смогу. – Она поднимает на меня глаза. В них вдруг вспыхивает что-то страшное, навязчивое. – Но нам нужна замена, Рома. Нужна! Ты должен найти. Найди ту… которая родит нам другую Машеньку. Молодую. Здоровую. Чтобы всё было как раньше.