Осень одиночества - стр. 22
Ученый подмигнул Сабурову.
– Он не случайно едет в замок. Немец решил, что с его фамилией энергия нашего светила будет к нему благосклонна и мистер Синг поддержит его коммерческие планы.
Поднявшись по лестнице, физик позвал Сабурова:
– Идите сюда. Я встречался с месье Мушо до войны и он объяснил мне принципы работы машины. Хотя и так все понятно.
Сэр Майкл повернул к Сабурову раструб.
– Вогнутые зеркала собирают солнечный свет и фокусируют его на котле с водой, а дальше все просто. Я построил генератор, чтобы варить здесь яйца, потому что за работой я забываю о еде.
Сэр Майкл затянулся сигарой.
– Три дня в году, когда над Лондоном появляется какое=то солнце, машина действительно работает.
Заглянув в блестящее пространство параболических зеркал, Сабуров поинтересовался:
– Вы знаете соседей мистера Синга, лорда и леди Маккарти? Они тоже приезжают в замок.
– В первый раз о них слышу, мистер Гренвилл, – физик взглянул на хронометр. – Ваше время вышло, потому что мне пора возвращаться к опытам.
– Вышло так вышло, – кротко согласился Сабуров.
Затрещала обтянутая в черную материю обложка блокнота. Включив лампу под зеленым абажуром, Сабуров взялся за стальную самописку. Мистер Браун, предпочитавший старомодное гусиное перо с металлическим наконечником, не отказывал себе в удовольствии отпустить шпильку в сторону Максима Михайловича.
– В Итоне учитель назвал бы вас лентяем, мистер Гренвилл, – усмехнулся чиновник, – и заставил бы вернуться к привычным письменным принадлежностям.
В императорском училище правоведения к чистописанию относились серьезно, заставляя воспитанников перебелять бесконечные черновики. Юный Сабуров, писавший словно курица лапой, в конце концов выучился истинной имперской каллиграфии.
– Только сначала господин Коноваленко прилюдно разорвал с десяток моих тетрадей, – хмыкнул сыщик, – не говоря об ударах линейкой по пальцам.
Господин Коноваленко, преподаватель русской словесности и чистописания, обладал взрывным южным темпераментом и тяжелой рукой. Английской каллиграфии Сабуров учился в Итоне, где чистописание преподавал сухопарый шотландец в вечно заляпанном чернилами сюртуке. Если Коноваленко возвышался над учениками, словно Александрийский столп, то мистер Камерон больше напоминал неприятное насекомое с костлявыми сочленениями.
– Но рука у него тоже была не из легких, – Сабуров аккуратно расчертил таблицу, – посмотрим, что у нас получается.
Поколебавшись над последней строчкой, Максим Михайлович решил не вносить себя в список. Не считая себя суеверным, он все же не хотел в который раз писать несчастливые цифры. Сабуров вспомнил Завалишина, утверждавшего, что китайцы избегают четверки. Он был рад восстановлению доброго имени покойника. Не испытывая иллюзий относительно императора Александра Николаевича, сыщик все же надеялся, что бедный Завалишин больше не считается шпионом.
– Говоря о шпионах, – пробормотал он, – англичане на редкость беспечны.
Максим Михайлович, впрочем, сомневался, что легковесный месье Николя, по его собственным словам, чурающийся оружия, явился в Британию, преследуя тайные цели. За шампанским на театральном обеде француз признался, что бежал из Парижа, сломя голову.
– Всем ясно, что мы проиграли войну, – заявил месье Бландо. – Немцы цивилизованные люди и не станут грабить столицу, однако боевые действия лучше пересидеть где-нибудь в спокойном месте.