О воле в природе - стр. 4

Немногим менее меня, хотя и более втихомолку, ненавистен им и Кант, собственно, за то, что он подкопался под глубочайшие основы спекулятивной теологии и рациональной психологии, gagne-pain[7] этих господ, и в глазах всех серьезно мыслящих людей навеки разрушил названные оплоты. Как же этим господам не ненавидеть его? Человека, который до того усложнил им их «философское ремесло», что они едва могут подобру-поздорову выбраться из затруднения? Вот почему мы оба никуда не годимся, и эти господа обоих нас не удостаивают своим вниманием. Меня они в течение почти сорока лет не подарили даже взглядом, а на Канта взирают с высоты своей мудрости, снисходительно улыбаясь над его заблуждениями. Политика мудрая и доходная. Ибо таким образом они могут безо всяких стеснений, как будто на свете и не существует «Критики чистого разума», разглагольствовать на протяжении целых томов о Боге и о душе, как об известных, а им особенно близких личностях, обстоятельно и учено обсуждать отношение первого к миру и второй – к телу. Бросьте только «Критику чистого разума» под лавку, а там уж все пойдет как по маслу! Ради этого они в течение многих лет стараются потихоньку и помаленьку отодвинуть Канта в сторону, обратить его в антикварную редкость и даже задрать перед ним нос и, ободряемые друг другом, становятся все более и более дерзки^>7. Ведь из собственной среды им нечего бояться возражений – у них у всех одни и те же цели, одна и та же миссия, и они образуют многочисленное сообщничество, высокоодаренные члены которого coram populo[8] направо и налево отвешивают друг другу поклоны. И вот самые жалкие маратели компендиев так зарвались в своей заносчивости, что трактуют великие и бессмертные открытия Канта не более как устаревшие заблуждения и с прекомичной suffisance[9] голословно, хотя и в тоне аргументации, преспокойно устраняют их с дороги – в надежде на то, что имеют пред собою доверчивую публику, которая в этом деле ничего не смыслит^>8. И такая участь постигла Канта от руки писак, полнейшая неспособность которых бьет в глаза на каждой странице, можно даже сказать, в каждой строке их оглушительного и бессмысленного словоизвержения. Если это так будет продолжаться, то Кант скоро доставит нам зрелище мертвого льва, которого лягают ослы. Даже во Франции наши профессора не имеют недостатка в соратниках, которые, будучи одушевлены одинаковой ортодоксией, стремятся к той же цели: вот, например, г. Бартелеми де С.-Илер в речи, произнесенной в апреле 1850 г. пред “Académie des sciences morales”, дерзнул судить о Канте свысока и говорить о нем самым непристойным образом – к счастью, впрочем, так, что каждый сразу же мог угадать его заднюю мысль^>9.

Другие же представители немецкого «философского ремесла» в своем стремлении сбыть с плеч столь мешающего им Канта идут такой дорогой, что, не полемизируя непосредственно с его философией, стараются подкопать основы, на которых она зиждется; но при этом они до того покинуты всеми богами и всяким рассудком, что посягают на истины a priori, т. е. на истины, которые столь же стары, как и человеческий разум, даже составляют его, и которым, следовательно, нельзя противоречить, не объявив войны самому разуму. Но такова уж храбрость этих господ. К сожалению, трое