Невеста для Забытого - стр. 24
– Если меня позовут, а я не отвечу, не ищи меня в этом мире.
Она не ответила, только крепче сжала его руку, и почувствовала, как дрожит его ладонь. Тогда она впервые подумала, что время – это не только их враг, но и единственный свидетель того, что между ними было, есть и останется, даже если имена исчезнут.
Той же ночью ей снились не куклы, не маски, не голоса из колодца, а тёмная вода, в которой отражались все знаки, которые они когда-либо рисовали друг на друге, на стенах пещеры, на запотевшем стекле школы. Отражения становились всё глубже, и в каждом из них мерцало лицо: то девочки, то Сайра, то кого-то третьего, забытого, но не исчезнувшего окончательно.
В деревне в это время начались странные слухи. Говорили, что в подвале старого дома за огородами кто-то слышал шаги и бормотание, что в пещере находят новые знаки, которых не было ни у одного ребёнка, что из колодца вылетела стая воробьёв с чёрными глазами. Всё это подогревало атмосферу тревоги: теперь даже старики не рисковали выходить ночью, а двери запирали на двойные засовы, как будто тьма, так долго терпеливо жившая среди них, наконец решила напомнить о себе.
Девочка всё чаще оставалась у окна, и смотрела, как за домом мелькают чужие тени. Иногда ей казалось, что среди них появляется и её собственная, но она двигается отдельно, как если бы кто-то уже примерялся, не взять ли это тело, этот голос, эту память себе. Она берегла свои тряпичные куклы и осколки маски, зарывала их в саду или клала под подушку, как обереги.
В одном из последних осенних снов ей пришло откровение. Она шла по длинному коридору, где на стенах росли не знаки, а имена, тёмные, глубокие, почти вырезанные в живой плоти. Каждый раз, когда она проходила мимо, имя начинало петь по-разному: кто-то свистел, кто-то стонал, кто-то смеялся. Она искала имя Сайра, но нигде не могла его найти, только странное ржавое пение, живущее теперь и в её собственном ухе.
На следующий день, когда девочка пришла в пещеру, она увидела на стене новый знак, не свой и не Сайра, но знакомый до боли. Это была та самая спираль, которую они рисовали друг на друге, только теперь она была разбита пополам, а рядом кто-то нацарапал две точки и линию, как если бы пытался обозначить разорванную связь.
С этого дня она больше не боялась колодца. Подходила к нему каждый вечер, смотрела в глубину, иногда шептала туда свои мысли, свои не-произнесённые имена, свои страхи. Она не ждала ответа, но каждый раз в темноте слышала знакомое пение, ржавое, щемящее, родное. Это стало для неё новым ритуалом: если нельзя позвать никого в этом мире, значит, можно быть голосом для того, кто уже почти ушёл.
Всё в деревне стало ещё более прозрачным: окна запотевали сразу после рассвета, хлеб крошился от малейшего прикосновения, вода в пруду мутнела, а у Йоры на лице проступали незнакомые черты. Мать почти не вставала, часто путала дочь с кем-то из прошлой жизни, иногда называла её чужим именем, а потом смеялась и плакала сразу.
В эти дни девочка окончательно поняла: всё, что у неё осталось, – это её собственная память, её страх быть забытой и тот тонкий, неразрывный след, который оставил Сайр, лепя маски и рисуя на её коже. Она берегла этот след, как берегут драгоценный камень или самый последний клочок земли, не тронутый снегом.