Невеста для Забытого - стр. 23
Проснувшись, она плакала, от тоски, от страха, от ощущения, что однажды все их следы сотрутся, и некому будет их вспомнить.
Они встречались реже, но эти встречи становились более настоящими, чем всё, что происходило вокруг: длинные, молчаливые прогулки к болоту, тайные ритуалы с камнями и куклой, новые знаки в пещере, где теперь, казалось, оседала их личная вечность. И каждый раз уходя друг от друга, они знали: если сегодня кто-то из них исчезнет, другой всё равно будет помнить.
Вскоре всё изменилось: Йора слегла, дом стал напоминать оспенную кожуру старой лампы, лампы дымили и чадили, хлеб зачерствел, дети на улице не появлялись. В этот вечер девочка долго сидела у пруда, слушала, как в темноте кто-то копошится на другом берегу, может, лисица, может, исчезающий сосед, а может, сама тьма, с которой им предстоит говорить на равных. Она не боялась, только крепче прижимала к себе тряпичную куклу, ту самую, когда-то подаренную ей Йорой, как залог молчаливого присутствия. И когда в воде вдруг появился слабый отблеск лица Сайра – не отражение, а память о взгляде, она поняла: всё, что им нужно знать друг о друге, живёт не в словах, а в этом странном молчании, в ритуале не-прощания, не-расставания, не-называния друг друга.
На следующее утро, ещё до рассвета, девочка встала и пошла к дому из костей. Внутри всё было таким же, как всегда, только в воздухе чувствовалась усталость, как после долгой зимы. На стене она нашла след от своей ладони, смазанный, выцветший, но узнаваемый по изгибу большого пальца. Рядом был свежий знак – спираль, которую Сайр оставил, когда они в последний раз вместе рисовали на друг друге.
Она присела у стены и долго смотрела на этот след, чувствуя: внутри неё открывается что-то новое, большее, чем память о детстве, чем страх быть забытой, чем даже любовь, которую никто не может назвать. Это было не имя и не слово, просто присутствие, которое остаётся даже тогда, когда никто не может тебя позвать.
В этот момент она услышала снаружи знакомое «ржавое пение», и ей стало не страшно: значит, Сайр всё ещё здесь, значит, никто не забыт, пока хотя бы один человек носит на себе его знак.
И только тогда она позволила себе впервые за долгое время улыбнуться, той самой тихой, почти невидимой улыбкой, с которой когда-то смотрела в глаза кукле с каменным лицом.
И снова дни становились неразличимыми – время сползало по стенам домов, растекалось по промёрзшей земле, проникало под ногти, делало воздух всё плотнее, а голоса всё реже и тише. Девочка чувствовала, как в ней самой разрастается пустота, но эта пустота не была безысходной: в ней рождались новые знаки, новые смыслы, которые нельзя было произнести, только почувствовать кожей, дыханием, прикосновением. Сайр теперь почти не ходил в дом из костей. Он подолгу сидел у колодца, водил по ободку пальцем, словно настраивал свою внутреннюю струну на чужую, неведомую мелодию. В эти моменты в его глазах была такая сосредоточенность, будто он учился слушать не только себя, но и весь тёмный, забытый мир.
Девочка подходила к нему молча, садилась рядом. Иногда они сидели так по нескольку часов, не говоря ни слова, им и не нужно было. Всё важное было уже сказано до этого, написано на коже, вырезано на глине, растворено в воде колодца. Только раз, когда солнца не было уже третью неделю, даже тот обманчивый утренний отблеск, что иногда прорывался сквозь лампы, исчез без следа, Сайр вдруг повернулся к девочке и очень тихо сказал: