Неладная сила - стр. 57
Такие новости утешить Демку никак не могли. На следующий день, когда уже смеркалось, он оделся, причесался и пошел к поповскому двору. На осторожный стук вышла Еленка. В избу не впустила, но подтвердила: Устинья так и лежит без памяти. Дышит, признаков хвори нет, но и сознания нет. Трижды читала над ней молитву «от непросыпу», да толку не было. Тогда Демка смущенно вынул из-за пазухи лоскут с песком, который ему принесла Устинья: может, поможет? Его не оставляло подозрение, будто Устинья взяла себе его болезнь, и это чувств так его грызло, что он предпочел бы снова захворать. Еленка посомневалась, но узелок песка взяла. Оказалось, напрасно: назавтра, снова пробравшись туда в сумерках, Демка узнал, что никаких перемен узелок святого песочка не произвел.
На пятый день он счел себя довольно окрепшим, чтобы отправиться в кузницу. Махать тяжелым молотом ему еще было не под силу, но он не сомневался, что Ефрем ему работу найдет. Лишь бы не сидеть одному в своей полутемной пустой избе, когда голову наперебой одолевают мысли об этих двух девах: одна слишком живая для мертвой, а вторая – слишком мертвая для живой. Мавронья твердила, что ему бы сходить к новой часовне и поблагодарить деву Еталию за исцеление, но все в нем противилось этой мысли, и он отговорился слабостью.
Каждый вечер, как темнело, Демка приходил тайком к поповскому двору, тихо стучался и полушепотом разговаривал с Еленкой. Если бы знать, чем помочь! Он собрался бы с духом сходить хоть к домовине, хоть куда, лишь бы не знать, что девушка, исцелившая его, лежит как мертвая. Его вина, дурака! Лучшая девка в волости – пропадет из-за него, бесомыги! Не трогал бы он ту домовину, не получил бы пощечину мертвой руки, не захворал бы… Еленка, с которой он наконец этими мыслями поделился, утешала его: Евталия сама явилась Устинье, знать, такова Божья воля. Он ведь, Демка, ей никто! Это да, это верно, вздыхал он и брел к себе.
И куда же запропастился Куприян! Только от дядьки Устинья и могла ждать помощи. Если же и тот не воротится, она ведь так сто лет пролежит во власти «спящей немочи»[13], пока не иссохнет, пока не остынет кровь и не перестанет биться сердце… Пока не станет как та дева в гробу, какой ее увидели сумежане.
Собственная родная изба, наполненная этими мыслями, стала для Демки неприятной и страшной. Делать ему было нечего, даже лучину жечь не для чего, но и сидеть впотьмах невыносимо. Попрощавшись с Еленкой, он до полуночи торчал на бревнах под поповским тыном, когда в избе уже спали. Смотрел на месяц, слушал, как на ручье, Меженце, просыпающийся мир мертвых урчит, рычит и заливается десятками лягушечьих голосов. Все прежние проказы стали в его глазах бессмысленными. Удар мертвой руки в один миг сделал то, что родне, крестной и наставникам не удавалось много лет: Демка вдруг опомнился и повзрослел. Пытался повторять молитвы, которым его учила Устинья, но только и мог вспомнить железные стены и замки, ключи, отдаваемые на хранение звездам.
Вернувшись наконец к себе, засыпал Демка с трудом. А в тяжких снах перед ним появлялась бесчувственная Устинья: высохшая, ломкая, невесомая, словно дохлая стрекоза, оставшаяся молодой и одновременно постаревшая лет на пятьдесят… Даже думал, не отпроситься ли у Ефрема и не съездить ли в Усть-Хвойский монастырь. Пусть мать Агния за Устинью помолится, она умеет! Ефрем скажет, да что тебе до Устиньи? Но кто же еще о ней порадеет, когда и дядьку бесы унесли? Демке было неловко от этих мыслей – не привык он заботиться о ком-то, но они не отставали.