(Не) бывшие. Я отменяю развод - стр. 4

Не могу пошевелиться. Стою, скованная тисками собственного сердца, и жажду, чтобы Гордей дрогнул хоть на миг. Чтобы слетела эта его маска… Чтобы он сказал: «Все сделки чушь, я твой».

Но…

Обхватываю живот ладонями, тихо, чтобы даже стены не услышали.

Там, под ребрами, будущее бьётся крошечным крылом. Оно – моё сокровенное оружие и моя самая страшная слабость.

Я хотела сказать об этом Гордею сегодня, но он не узнает о ребёнке.

Никогда.

Добромира.

В столовой горит только центральная люстра, жёсткий белый круг света над огромным столом на десять персон. И несмотря на то, что ужинаем мы всегда вдвоём, стол накрывают «на всех». Будто Гордей вечно ждёт гостей-свидетелей, чтобы никто не усомнился: Черкасовы обедают по-царски.

Но никого нет.

Мы с Гордеем – две фигурки на пустой доске.

Муж уже здесь. Чёрный костюм сидит на нём, как броня: ткань натянута на широких плечах, воротник прижимается к строгой линии скул. В каждом движении осознание собственной авторитетности. Отмечаю всё отстранённо, будто смотрю на чужого мужчину: те же резкие черты, та же родинка на виске, даже легкий завиток темных волос на затылке – всё знакомое, моё.

И всё чужое.

Гордей поднимает глаза. В них нет больше тепла для меня, лишь молчаливая инвентаризация моего состояния.

– Садись, – кивает на стул по правую руку от себя.

Сажусь, заторможенно сжимаю в пальцах вилку.

Вчера он кормил меня клубникой, смеялся, перебирал мои волосы, и мир был цельным. А сегодня между нами пропасть из двенадцати процентов траста и тридцати шести миллионов долга.

Мы словно чужие. Люди, которых не связывает ничего, кроме контракта.

Мясо пахнет железом, желудок скручивает в спазме, но я упрямо вонзаю зубы в розовую плоть.

Не дрожи. Не выдавай себя.

– Ты не хочешь извиниться? – Стреляю в Гордея взглядом.

– Извиняются за то, о чём жалеют, – мимолётным жестом растирает тонкий шрам на запястье, но тут же одёргивает руку.

В бледном свете его глаза – чёрные зеркала.

– А ты не жалеешь?

– Нет. – Лёгкий кивок, будто он подсчитывает проценты в уме. – Я даже рад, что ты узнала правду.

От этих слов во мне что-то хрустит, как стекло под каблуком.

Он рад.

Моей сломанной вере рад.

Моей убитой любви. Израненной гордости.

– Приятного аппетита, Добромира, – добавляет, возвращая нож на край моей тарелки. – Ешь, тебе понадобятся силы. Завтра длинный день. Тебе нужно будет заняться документами благотворительного фонда.

Опускаю глаза. Вилка подрагивает в пальцах, но я всё равно подношу очередной кусок ко рту, чтобы не позволить ему увидеть, что мой мир рушится.

Солёный вкус железа.

Горькая правда.

И ни капли извинений.

– Ты дрожишь, – отстранённо замечает Гордей. – Замёрзла?

– Нет.

– Хорошо, – кивает. Стягивает с себя пиджак, накидывает на мои плечи. – Ешь.

Щёлкает дверь. Без стука входит Назар, младший брат Гордея.

Муж едва заметно напрягается. Я знаю, что на ужин Назара не приглашали.

– Минус четыре процента, брат, – бросает Назар вместо приветствия. – Инвесторы сегодня жуть, какие нервные.

– Временная коррекция рынка, – сухо. – Завтра отскочит.

Назар обходит стол, останавливается за моей спиной. Ладонь ложится на спинку моего стула.

– Завтра, завтра, – мурлычет, бросая папку перед носом Гордея. Подаётся вперёд, и горячее дыхание касается моей шеи. – Совет директоров, боюсь, живёт «сегодня». И нервничает, когда капитан корабля молчит.