Наследники скорби - стр. 5
– Спроворит, ежели не хочет без рук остаться, – отрезал наследник.
Старик отшатнулся, не веря, что его любимый сын может эдак напуститься на ни в чём не повинного сироту. А побелевший от страха паренёк бросился торопливо накрывать на стол, меча из печи немудрёную снедь: жидкие зелёные щи, кашу, сваренную, видать, ещё позапрошлым днём, да пареную репу.
Тамир ел и хмурился. Щи были пустые, хлеб глинистый, каша слипшаяся. Наконец он не выдержал, отложил ложку и мрачно спросил:
– Эдак вы каждый день трапезничаете?
Отец сызнова виновато развёл руками. Сын поднялся, подошёл к скамье, на которой лежали перемётные сумы, и, пошарив в одной, извлёк завёрнутый в холстину каравай, шмат сала, несколько головок чеснока и вяленое мясо. Достав из-за пояса нож, он принялся нарезать яства толстыми пластами, но замер, почувствовав пристальный взгляд.
Яська с ужасом смотрел на нож. Видать, промелькнуло в умишке, что этим клинком колдун резал и собственную руку, и покойников, и Хранители ведают что ещё. Тамир с усмешкой протянул мальчишке розовый кусок свинины на кончике ножа.
Яська, будто зачарованный, взял лакомство, но от ужаса и отвращения никак не мог поднести его к губам. А клятый колдун отправил другой кусок себе в рот и начал жевать, глядя пареньку прямо в глаза.
Желудок подпрыгнул пареньку к горлу, и Яська рванул в сени, зажав рот ладонью.
Строк лишь горько вздохнул. Даже когда умерла Млава, он не чувствовал себя таким обездоленным, таким… обокраденным. Кто нынче сидел с ним за одним столом? Разве Тамир? Не было у его сына таких пустых глаз. И холода в голосе тоже не было. Звонким был парень. Сердце его пылало, а глаза светились. Словно подменили его креффы в Цитадели! Перекроили на свой лад. Забрали дитя ласковое, а воротили неведомо кого. Холодного, мёртвого.
Одному лишь радовалось родительское сердце: не сгинул сын. Жаль только, душа его озлобилась. Но душа ведь как птаха: приласкай, обогрей – и затрепещет. Найдётся красна де́вица с очами ясными – оттает его сын, как иные, жизнью битые, оттаивали.
– Сынок, как жить теперь будем? – осторожно спросил старик. – Пора бы уж тебе и жену в дом вводить…
Услышав это, обережник усмехнулся.
– Отец, какая жена? Я колдун. Вне рода мы. Вне обычаев. И семей у нас нет. В Елашире я не останусь. Повидаться приехал, проведать. А завтра обратно в Цитадель отправлюсь. На мой век покойников хватит.
У Строка жалко вытянулось лицо. А возникший в дверях Яська круто развернулся и сызнова кинулся блевать.
– Прости, сынок, не разумею обычаев ваших. – Старик вытер глаза.
– Не по сердцу тебе, что я труповодом стал? – спросил Тамир, сам не понимая: откуда, из каких глубин души лезет эта желчь и изливается на ни в чём неповинного человека.
– Не труповод ты, – вдруг твёрдо ответил отец. – Ты сын мой. Им и останешься.
Он порывисто обнял этого чужого рослого мужчину, в котором даже сквозь долгие вёсны разлуки и пролёгшее отчуждение всё одно чуял родную кровь и которого любил всем сердцем.
– Пойдём на буевище, сынок, – хрипло произнёс Строк. – Матери поклонишься. Она все глаза выплакала, тебя дожидаясь. А уж когда из Цитадели возвращалась, по две седмицы, как мёртвая на лавке лежала.
– Она ездила ко мне? – удивился Тамир.
– Покуда силы были, дважды от весны до весны. Да всё впусте.