Наследники скорби - стр. 29

– Отдай свою девку в Цитадель, Одиней. Глядишь, колдунья оттает да черту подновит.

– Побойся Благиев, Амдор. – Староста сжал кулаки. – Срам такой!

– А упырём по лесам шататься – не срам? – Старик зло ударил клюкой об землю. – Я помереть в своей избе хочу, чтоб колдун науз мне на шею вздел, отшептал и душу с миром отпустил. И сыновья мои с внуками не должны в за́куп[17] идти от дурости твоей. Коли Благии Майрико даром осенили, так на то ихняя воля. Её исполнить надобно. Отдай дуру свою. У тебя ещё вон две таких же.

– Да ты ведь первый мне глаза этим колоть будешь! – Одиней задохнулся. – Станешь соотчичей отговаривать девок моих в род принимать, а чужих в наш отдавать!

– А ты отрекись от Майрико. – Хитрый старик не желал уступать. – Будет она и тебе, и нам чужая. А чужую что ж не отпустить? Ступай к обережнице, в ноги падай, что хошь делай, но чтоб к вечеру весь кругом обнесена была. Иначе ваш род первым за тын вышвырнем. Глядишь, ходящие вами нажрутся и нас не тронут.

Одиней нашёл Бьергу в полуверсте от веси у Горюч-ключа, как и говорила. Наузница пекла на углях обмазанную глиной рыбу и курила трубку.

– Никак пришёл? – Колдунья усмехнулась.

– Забирай девку мою, – глухо сказал Одиней, – только черту обережную верни. Не по совести это.

– Ишь, решил-таки дочерью откупиться, – не удивилась собеседница. – Отчего ж не по совести? Вы со мной как с собакой, и я с вами так же. Иль ты думал, воздаяния не будет?

– Не по совести, – упрямо повторил староста. – Черта обережная оплачена была, а ты её беззаконно разорвала, весь нашу оставила на истребление.

Крефф хмыкнула.

– Так уж и на истребление? Обереги на вас надёжные. Я видела. А ты помни: я могла не только скотину на убой отдать, но и вас всех до единого.

Староста вздрогнул и бросил на собеседницу испуганный взгляд.

– Да за что ж…

– За то, что поперёк воли Цитадели идёте. За то, что с нас берёте кровью, жизнью, а сами готовы лишь деньгами платить. Не всё в нашем мире за серебро да злато покупается, Одиней. Не всё. Иной раз и самое дорогое отдавать приходится, чтоб другие жили. Ты об этом позабыл, а я вот напомнила.

Тут-то и всплыли в памяти почепского старосты давешние слова колдуньи.

– Не губи. – Мужчина опустился на колени. – Забирай девку. Вовек препоны чинить не стану. За труд твой заплатим щедро.

– А мне не надо щедро, – равнодушно ответила наузница. – Мне надо столько, сколько положено.

Староста испуганно заёрзал, а Бьерга продолжила:

– Гляди-ка, Одиней, нынче ты не думаешь, что моё бабье дело – детей рожать, щи варить да мужа почитать. Небось, рад меня между собой и смертью поставить, а? Никак поменялась правда твоя?

– Правда моя никогда не изменится, – упрямо ответил староста.

– Поди, соотчичи навостри́ли[18] тебя ко мне на поклон идти да девкой своей задобрить? – Бьерга выбила трубку о камень. – От рода, небось, дозволили её отринуть…

Одиней опустил глаза и кивнул.

Наузница разозлилась.

– Майрико я забираю. Знай: креффы людей в закуп не берут. Поэтому круг я замкну, а на тебя налагаю виру: выучится твоя дочь или сгибнет, но не получишь ни ты, ни Почепки послабления в оплате. То наказанье моё. И будущей весной чтоб всех девок без разговоров креффам показали. Хоть одну утаите – обережники к вам больше ни ногой. Я всё сказала. Чтоб через пол-оборота девка твоя была готова ехать. Да детей мне вдоль улицы выстави, погляжу, может, ещё кого найду.