Наследники скорби - стр. 30
Увы, более осенённых в веси не сыскалось. Потому Бьерга подновила обережную черту и вместе со своей подопечной уехала ещё до того, как солнце вошло в зенит. Ехали молча. Девчонка, лица которой колдунья так и не видела, сидела на лошади столь прямо, словно аршин проглотила. И по тому, как скупо она двигалась, как стискивала побелевшими пальцами узду, крефф поняла: почепинка из дому уехала с отцовой лаской. Видать, выдрал дочь напоследок. Отвёл душу.
Лишь остановившись на привал, Бьерга заметила, что глаза у девушки мутные от боли. И всё-таки она молчала. Не жаловалась. Не плакала. Не просила помощи. Ведь помрёт, а не взмолится! Проклятое семя! Наузница не стала нежничать, развернула к себе впавшую в болезненное оцепенение спутницу, уложила животом на войлок, заголила спину и ахнула. Ну, Одиней, пёс смердящий, оставил девке памятку о родном печище!
Колдунья промывала раны, наносила на подрагивающую спину притирки и молила Хранителей, чтоб девка не залихорадила. Впусте. Под утро Майрико начала метаться. Отвары и притирки не помогли. Рубцы исходили сукровицей и не торопились заживать. Пришлось отправлять в ближайшую сторожевую тройку сороку да ждать целителя. На счастье наузницы, тот быстро обернулся.
Сколько молодой лекарь вливал в девчонку дар, отбивая у смерти, вспомнить тошно. А когда несчастная, наконец, утихла на своём войлоке, обережник вздохнул и сказал, глядя на почепинку:
– Теперь понятно, отчего их мужики девок да баб под покровы прячут. За такую вся Цитадель передерётся, красота-то нездешняя.
В груди Бьерги кольнуло, поглядела она на Майрико и согласилась:
– Нездешняя. Наши девки круглолицые, в кости шире, волосом темнее. А у этой и кость тонкая, и кожа будто светится, да и кос таких льняных не сыщешь. Прав ты, драться будут за неё. Только зряшно. Никого она к себе не подпустит.
С этими словами наузница вновь закрыла тканью лицо спящей, а на немой вопрос в глазах лекаря хмыкнула:
– Так и вези с рожей замотанной. Нэд сам разберётся, как тряпку эту с неё снять. Пока пусть так ходит. Кто её, малахольную, знает: ещё руки на себя наложит…
Целитель кивнул. Про придурь почепинских знали все.
Утром колдунья уехала искать других выучей и проверять буевища, а лекарь повёз девку в крепость.
Много седмиц спустя, по возвращении Бьерги в Цитадель, Койра, наставник Майрико, рассказал наузнице, как полудикий мальчонок сорвал с девки покрывало. Как она блажила, что навек опозорена, что замуж никто не возьмёт и жить ей с этаким срамом незачем. Как на эти крики из подземелья вылезла Нурлиса, надавала зарёванной дурёхе оплеух и прошамкала:
– Чего орёшь, как скаженная? Сопли подотри, глядишь, он на тебе и женится, как в возраст войдёт. Вам, может, так Благии упредили?! У-у-у, дура глупая.
Лишь после этого девчонка затихла.
А Клесх громко на весь двор сказал:
– Я сопливую в жёны не возьму, надо больно!
С той поры никто более не видел Майрико плачущей.
В Цитадели страдали молчаливо, тосковали не напоказ. Учились пуще владения даром, владению собой. Девушке из Почепков, отринутой собственными родичами, послушание давалось нелегко. Вырванная из привычного уклада, остриженная, одетая в мужское, она так и оставалась для всех чужинкой.
Да, не носила более дочь Одинея покрывала, но взгляда светлых глаз по-прежнему не отрывала от земли, говорила едва слышно. Как зверёк дикий, от всех пряталась и не хотела постигать науку.