Наследники скорби - стр. 15
– Мама… мамочка, – хрипло выдавила она. – Не признала? Это же я, Лесана.
Старшую Острикову будто хватил столбняк. Она застыла, близоруко и недоверчиво щурясь, вгляделась в лицо гостя.
– Дочка?
Обережница смотрела с такой тревогой, что стало ясно: эта высокая, худая, чёрная, как ворон, девка и есть уведённое креффом в Цитадель дитя Остриковых. От родной кровиночки на том лице только глаза и остались.
Млада бросилась обнимать нежданную, но такую дорогую – гостью.
– Лесана!!!
На этот крик, надрывный, хриплый, из избы выскочила красивая девушка. Да так и застыла в растерянности, глядя, как мать лихорадочно целует облачённого в чёрную одёжу незнакомца.
– Стёша, Стёша, радость-то какая! Сестрица твоя воротилась! – обернулась, наконец, Млада к молодшей.
Стояна ещё миг смотрела с недоумением, потом всплеснула руками, взвизгнула: «Батюшки!» – и кинулась к обнимающимся.
Лесана прижимала к себе их обеих, плачущих, смеющихся, и чувствовала, как оттаивает душа. От матери пахло хлебом и домом. А Стёшку не узнать: в волосах вышитая лента, на наливном белом теле – женская рубаха, схваченная плетёной опояской.
Вот так-то. Уезжала от дитя неразумного, а воротилась и увидела в сестре себя. Но не нынешнюю, а прежнюю. Ту, которую пять вёсен назад увёл из отчего дома крефф. Ту, которой Лесане уже не быть никогда.
– Ты, дочка, прости, что щи пустые. Мы ж не знали, что радость такая нынче случится. Да ты ешь, ешь. – Мать суетилась, отчаянно стыдясь, что встречает дорогое дитя жидким хлёбовом с крапивой. – Сметанкой забели.
Она подвинула ближе плошку с густой сметаной.
– Мама, вкусно. – Лесана кивала, жуя и с жадным любопытством оглядываясь.
За пять вёсен в доме ничего не изменилось. Та же вышитая занавеска отгораживает родительский кут. Те же полки с безыскусной утварью вдоль стен. Подвешенный над лоханью глиняный рукомо́йник[16]. Старенький ухват у печи да бадья с водой.
Хлопнула дверь. В избу вошёл взволнованный отец. Из-за его спины с любопытством выглядывал вихрастый белобрысый мальчишка.
– Мира, дочка. – Отец нерешительно шагнул к столу, не узнавая в высоком жилистом парне родное дитя, и порывисто, но неловко обнял гостью за плечи.
– Садись, садись, Юрдон, – тут же зачастила мать, спешно меча на стол щербатые глиняные миски. – И ты, Руська, садись. Нечего впусте на сестру пялиться.
Обедали, как заведено, в молчании. И всем при этом было одинаково неловко. Лесану раздирали десятки вопросов. Стояна отчаянно робела, глядя на девку-парня. Мать с отцом пытались делать вид, будто не испытывают замешательства. И только Руська не отводил восхищённого взгляда от висящего на стене меча.
Ух, как ему хотелось вытащить его из ножен и подержать в руках! Да разве ж позволят…
Наконец отец отложил ложку, поймал обеспокоенный взгляд жены, кашлянул, что-то попытался сказать, да так и замолчал, не найдя нужных слов. Тогда Млада Острикова, отринув обычай, воспрещавший жене раскрывать рот поперёд мужа, не выдержала:
– Дочка, как ты доехала-то? Нешто одна?
Лесана в ответ беззаботно кивнула.
– А с кем же? Одна, конечно. Хорошо в лесу! Луна такая ночами… – Она осеклась, увидев, как испуганно переглянулись родители. – Мама, да ты не пугайся. Я ж ратоборец. Мне с потёмками в дому не нужно хорониться. Вот только… – Девушка помрачнела. – Гостинцев я не привезла. Побоялась не угадать. Давно вас не видела. Подумала, уж лучше вы сами.