Мера удара. Заиндевелые лица в сумерках - стр. 5
– Ты что, рехнулся, блин? Стой! – заорал пассажир, сидевший рядом с ним.
– Не ссы, Саня, прорвёмся!
Тот промолчал и только пригнулся.
Сидевший сзади Терниев вцепился обеими руками в сиденье. Если бы в эту секунду он был способен размышлять, то недорого бы дал за дальнейшую жизнь Феликса Фагина по прозвищу Фефа. И себя упрекнул бы за то, что связался с этим дуралеем, но в данное мгновение он ничего не мог сделать другого, кроме как покрепче вцепиться в сиденье и приготовиться половчее самортизировать неизбежный удар. Впереди машина с мигалкой выделывала отчаянные зигзаги, чтобы избежать лобового столкновения. Но Фефа на полной скорости бросился на неё. Полицейский бумер заплясал у него перед глазами, но он целился именно в неё, идя навстречу, как к партнёру в танце, которого надо успеть схватить. Чтобы придать этому безумному порыву ещё больший пафос, он вдруг заорал во всё горло:
– Рюмка водки на столе…
Водитель бумера из последних сил сжал руль.
Сила удара была такова, что им показалось, будто бы вдруг в розово-голубом небе вспыхнули неразличимые в пламени буквы, составляющие слово «взрыв». Сначала раздался звон разбитого стекла и сразу же затем – скрежет коверкаемого металла и треск пластика, которые сошлись всего на две-три секунды, мгновенно поняв, что созданы лишь для того, чтобы изничтожить друг друга.
Прошив левый бок полицейской машины, грязно-бежевая «Лада» заставила её отпрянуть и врезаться в припаркованный фургончик. С асфальта уже поднимался запах жжёной резины. В одном из домов соломенно-жёлтым светом озарилось окно, но ненадолго: из страха, трусости или просто желания спать свет в окне погасили, и площадь осветилась лишь светом уличных фонарей и плавающей мигалкой бумера среди груды дымящегося металла.
Фефа, выхватив у Сани пистолет, выскочил из машины и стремглав бросился к бумеру со стороны водителя. Тот пытался вылезти из кабины. Ещё оглушённый и шатающийся, он даже не успел увидеть нападавшего, который обрушился на него сверху, повалил на землю и обезоружил. Дмитрук упал, издав сдавленный крик, и при падении его голова глухо стукнулась о крыло одной из машин. Зажатый между вдавленным рулевым панно и спинкой сиденья машины, смуглолицый сержант Резо Цевнадзе всё же сумел вытащить пистолет. В своём неудобном положении он, однако, не мог толком прицелиться и поэтому не попал в Фефу. Тот развернулся и выстрелил, в сущности, в упор, и две пули, вошедшие в грудь между форменными пуговицами, разнесли вдребезги сердце и мечты Резо из Батуми, позволив ему перед смертью мельком увидеть своего улыбающегося сына, которого у него больше не будет. Неумолчный вой полицейской сирены продолжал сотрясать фасады помпезных, точнее сказать – буржуазных зданий, окружавших площадь.
Внезапно в дыхании и поведении Фефы произошла какая-то перемена. То есть вдруг он как бы лишился всякой линии поведения и каких-либо намерений или как если бы его только что обретённая свобода стала ему помехой, в тягость. Было ли у него намерение убивать этого полицейского? Это произошло само собой, рефлекторно. Тот выстрелил, он ответил. Теперь Фефа, разведя руки в стороны и чуть склонив голову, застыл перед разбитой машиной, зачарованно рассматривая только что убитого им человека, золотую цепочку на шее и какой-то значок на портупее. Казалось, что вместе с паром дыхания с уст Фефы сорвались какие-то слова извинения в адрес убитого. И даже какое-то недоверие мелькнуло в его взгляде. Если он и осознавал, что впервые находится перед убитым им человеком, ему тем не менее не столько трудно было в это поверить, сколько представить, что это произошло так быстро. Он уже видел, как умирали люди, но ни один из них до сих пор не умирал от его рук. Он не испытывал никакой гордости от того, что убил, но и никаких угрызений совести. А сирена всё выла и выла, словно это была сама смерть, раскричавшаяся посреди зимней ночи. В сущности, он испытывал только чувство удивления. Удивление тем, что убил и что сам всё ещё жив. Смутное чувство удивления, которое испытывают дети, которые с трудом понимают, что животное, которое они продолжают ласкать, давно уже перестало дышать по их вине.