Мера удара. Заиндевелые лица в сумерках - стр. 4

Сотрясаясь всем корпусом, грязно-бежевая машина мчалась во весь опор сквозь густой туман и синеватую ночь, а сирена продолжала саднить у них в висках, как назойливое напоминание о беде, хотя её уже почти не было слышно после двух или трёх оставшихся позади кварталов.

– Знаешь, я бы охотно туда вернулся.

– Куда туда?

– Туда. К морю. К своим пальмам.

– А кто тебе мешает?

– Работа.

Сидящий за рулём патрульной машины пожал плечами и притормозил на красный свет. Ему перевалило за сорок, а внешность точно соответствовала фамилии Дмитрук. По вечерам, когда он снимал форменный костюм, на животе и на бёдрах у него оставались отпечатки уставной портупеи, но момент ещё не настал для того, чтобы садиться на диету без борща с пампушками, которые классно готовила жена Олеся, и дежурного стакана горилки.

– А в отпуске? – спросил он, подавляя третий зевок.

– Во время отпуска я думаю о работе, – важно ответил напарник. – Скажу только тебе по секрету – знаешь, что я твержу всё время, пока я в отпуске?

Красный свет никак не хотел переключаться на зелёный. Светофоры всегда запаздывают, когда клонит в сон и патрульное время идёт к концу. В двадцати метрах вывеска парикмахерской мерцала белым неоновым светом, и освещаемый ею край тротуара делал эту часть бульвара чем-то похожим на Америку из кино.

– Я сто раз себе говорил, что пора сбрасывать форму и сдавать оружие, – продолжал водитель патрульной машины. – Порой кажется, что нет большей пакости, чем служба в полиции. И что если продолжать, мой сын, когда он у меня появится, будет стыдиться меня и что каждый раз кто-то пристально и презрительно смотрит на меня на улице только потому, что я лицо кавказской национальности…

Напарник ничего не ответил. Наверное, уже помышлял о кофе, бутербродах и чистых простынках. И Резо продолжал:

– А в конторе ещё хуже: там на меня пялятся с неприязнью. Ну да, с неприязнью, не смейся. И моментами, ей-богу, мне бывает стыдно, что я родился в Батуми.

– Неужели? – пробормотал напарник.

– Ей-богу.

– Но ты ведь знаешь, кто ты на самом деле, Резо?

– Да, знаю, мент. Мусор.

– Как и я, хохол.

Наконец зажёгся зелёный свет. Машина мягко тронулась с места. Как раз в тот момент, когда она въезжала на перекрёсток, справа, на красный свет, выскочил грязно-бежевый автомобиль, промчавшись на крейсерской скорости мимо бумера с двумя полицейскими на борту. Водитель бумера сразу же врубил сирену и пустился в погоню. В грязно-бежевом авто Вальтер, повернувшись назад, несмотря на весь свой опыт и предчувствие беды, с трудом заставлял себя молчать. Он старался ничего не говорить и не делать, напряжённо вглядываясь в синеватую мигалку, следовавшую за ними в ночи. Ему казалось, будто тюремная сирена догнала своё эхо. Широкую улицу с запасными дорожками по бокам, выставленными для сбора мусорными баками и одинокой телефонной будкой под замёрзшей липой Фефа миновал в мгновение ока, до отказа выжимая газ, и они неожиданно выскочили на какую-то площадь. В центре её возвышалась конная статуя какого-то военачальника или местного героя гражданской войны, а вокруг всё было застроено новенькими особнячками богатеньких, которым модные фонари придавали оранжевый глянец.

Фефа обогнул три четверти площади, как бы собираясь выскочить на улицу, бывшую продолжением той, откуда они приехали, но в последний момент вдруг резко крутанул руль и одновременно сильно потянул ручник. Захваченные врасплох, его товарищи едва успели машинально ухватиться кто за что. При этом центральный подлокотник заднего сиденья упёрся в бок Вальтеру. Сила разворота была предельной, и машина остановилась как вкопанная. Но всего лишь на миг – Фефа сразу же врубил первую скорость. Навстречу ему, с другой стороны памятника, на площадь уже вынеслась патрульная машина с мигалкой. Ни секунды не колеблясь, Фефа бросил свою машину наперерез полицейской.