Мера удара. Заиндевелые лица в сумерках - стр. 7
– Пойдём, Фефа, уймись, – настаивал Вальтер.
То ли подействовал нарочито спокойный тон, которым это было сказано, – не приказной, а просительный, то ли сказалась привычка Фефы повиноваться в камере голосу старшего товарища с утра до вечера, но он, казалось, вдруг очнулся, и ужасное намерение, зревшее в его душе, внезапно оставило его.
Лежавший под машиной полицейский не смел поверить своим глазам: остроносые стоптанные по бокам ботинки в метре от него приблизились к кроссовкам. Голоса умолкли, и человеку под машиной казалось, что если ожидание затянется, то он не выдержит и непременно описается.
– Уходим, – повелел спокойный голос у него над головой.
На секунду воцарилась тишина, потом три пары ног дружно повернулись и двинулись прочь. Ещё какое-то время на площади был слышен стук твёрдых подошв и хлюпанье мокрых кроссовок, затем осталось только мерцание разбитых фар грязно-бежевой машины, врезавшейся в бумер с мигалкой, да вой сирены, указывающий в порозовевшей ночи то место на площади, где всего несколько минут назад буянил Фефа-чокнутый.
Усадьба спала, окутанная предрассветным холодом и ватной тишиной ночи, в окружении лип и других разбросанных вокруг деревьев, застывших под хрустальным покровом мороза. Полной луне можно было бы и не выходить, широкое пространство усадьбы и без того светилось во тьме, гордое своей белизной. Группа строений, включающая домик прислуги, большой гараж, мастерскую, спортзал, баню с бассейном и современную конюшню, никак не походила на то, что принято именовать обычной загородной резиденцией. Уровень выше среднего. Целое имение.
Над входной дверью главного здания вспыхнул свет фонаря. В эту пору года не бывает бабочек, которые прилетели бы потереть об него свои крылышки. Человек, появившийся на пороге, машинально поднял голову к свету и прищурился. Он поднял воротник куртки, но остался неподвижным. В свои крепкие пятьдесят Адам Борейко испытывал особое удовольствие вдыхать ночной воздух. Пар дыхания клубами вырывался у него изо рта. Он осторожно прикрыл за собой дверь, движимый неким детским беспокойством о том, что холод может проникнуть в дом, взобраться по ступенькам на верхний этаж и упасть на плечи Веры, которую он оставил спящей в их широкой постели, слишком большой для неё одной. Эта мысль опять вызвала у него едва заметную улыбку.
Он пересёк двор большими шагами, двигаясь сначала вдоль пристроек, тянущихся с правой стороны на добрую сотню метров, затем вдоль закрытых загонов конюшни, внутри которых, чувствуя его приближение, лошади начали шумно дышать и волноваться. Не останавливаясь и словно успокаивая животных, Адам провёл рукой по деревянным дверям стойла. В предпоследнем загоне лошадь задышала громче остальных, и Адам постучал рукой по железной задвижке двери, как бы прося разрешения зайти. В этом простом жесте не было демонстрации воли хозяина и коневода – он хотел лишь успокоить любимое животное.
– Спокойно, Меркур, – пробормотал Адам, удаляясь от здания.
Она как будто не замечала наступившей ночи, уже почти переходившей в утро. Перед тем как спуститься к Волге, где была запаркована её маленькая, но удаленькая «Мазда», на площади перед Домом правительства, она докурила свою третью сигарету, так и не решив, в нужном ли ключе развивался вечер или же, как выяснилось в последнюю минуту, Валентин, её дорогой Валечка, действительно её бросил. Она так этого и не поняла. Точнее, не хотела понимать. Готовилась ли она к этому? И потом, следовало ли укорять красавца Валентина за то, что он воспользовался тусовкой в ночном клубе, на которую они были оба, хотя и порознь, приглашены для того, чтобы объявить ей, что переходит в другие руки, точнее в объятья. Или же надо себя упрекать за то, что она не отреагировала должным образом на это сволочное объявление так, как ей хотелось бы отреагировать?