Мера удара. Заиндевелые лица в сумерках - стр. 8
В машине она врубила «Дорожное радио». Попсу, хотя к ситуации больше подошла бы классическая музыка. Например, её любимый Моцарт. На той стороне набережной часы над входом в отель Holiday Inn, слишком шикарный для здешних мест, подумала она, показывали 5.20 утра.
Она раздавила окурок в пепельнице справа от руля, взглянула на себя в зеркало заднего вида и своим видом осталась недовольна больше, чем когда-либо, даже если учесть, что овал лица пока ещё неплохо выдерживал наплыв ночной усталости и эмоции, отложившие на нём пару часов назад несколько драматические тени.
Вспомнилось, как она шла в туалет напудриться и вдруг наткнулась на Валентина и Наташку. И как безразличным тоном успокоила их:
– Прошу не обращать на меня внимания, – язвительно так бросила, превосходно владея собой. – Но позвольте дать вам совет – снимите лучше комнату. Заниматься любовью стоя – удел бедных студентов и школьников!
– Мы как раз ждали тебя, Света, – за двоих ответил Валентин, в то время как змея-Наташка потупила взгляд и отступила в темноту.
В ответ Света презрительно осклабилась, и тогда он ей сердито сказал:
– Забирай всё это!
Перед глазами у неё запрыгали ключи зажигания, а Наташка продолжала прятать свои глазёнки, не только лишённые блеска, подумала она тогда, но и будущего, разве что только оказаться в следующей постели. Проехав вдоль набережной и поднявшись в гору, Светлана сбавила скорость, подъезжая к круглой площади. «Кто я? – спрашивала она себя. – Кто я, чтобы бросать в него камень?» И снова увидела, как Валентин улыбается своей бесстыжей и, возможно, торжествующей улыбкой, гордый своей жестокостью, со словами:
– Признаться, это немного накладно в качестве прощального подарка, но от новенькой «Мазды» так просто не отказываются. Но я настаиваю, да-да, забирай машину. Кстати, Наташа ездит на «Тигуане»!
И она, не сгибаясь, приняла удар, взяла ключи от «Мазды» и теперь, сидя за рулём прощального подарка, подъезжала к зданию драмтеатра, повторяя себе, что жизнь её немного похожа на её первые книжки в детстве, которые она никогда не дочитывала до конца, – творения скороспелых писательниц, обладавших какой-то фантазией и умеющих создать атмосферу, но не владеющих стилем. Наверное, для того чтобы показать себя достойной окружающего её мира, она не ответила Валентину что-нибудь вроде «Чувак! А ты запамятовал, что не кто иной, как я, преподнесла нам “Мазду” в качестве подарка!» Возможно, всё обошлось бы тихо-мирно из-за её страха услышать то, что он не преминул бы сказать ей в ответ: «Ну вот и бери её обратно! Теперь тебе не придётся сидеть на месте смертника!» Надо же, а ведь вначале он её как раз соблазнил своим цинизмом.
Она улыбнулась: всё, что ей приходило на ум, казалось ужасно пошлым, если не абсурдным. Правильно говорят, что цинизм – это выигрыш во времени. Доказательство: они запали друг на друга за один вечер и так же быстро пресытились друг другом. Трудно было утверждать обратное – за эти несколько месяцев их связи её вдруг утешила мысль о том, что по крайней мере, каким бы он ни был циником, ему не удастся испытать полного удовольствия от расставания с ней, лишившись клёвой машины. Тогда отчего же по щекам у неё струятся тихие слёзы в то время, как она достаёт очередную сигарету и зажигает её прикуривателем? Делая вторую затяжку, Света резко затормозила, потому что в ветровом стекле увидела их, вынырнувших из ночи в пяти метрах на шоссе, прямо у неё перед носом. Три мужика двигались прямо ей навстречу. Она не успела даже изобразить какой-либо жест протеста, как один из них с силой распахнул дверцу, схватил её за руку, грубо сорвал с сиденья и уселся за руль. Она чуть не грохнулась на землю и смешно замахала руками, чтобы не упасть… Как у них было заведено, Огонёк сел спереди, рядом с Фефой, а Валерий Терниев, он же Вальтер, – на заднее сиденье. Машина сразу же рванула с места. И никто в удалявшейся «Мазде», проскочившей на красный свет возле универмага, никто не обернулся, чтобы посмотреть на исчезающий в ночи силуэт женщины, оторопело застывшей посереди шоссе, уперев руки в бок, в шубе с оторванным рукавом, в вечернем платье и… в полном одиночестве. Никто не видел, как она глупо улыбалась и в то же время по её напудренным щекам катились совсем уже горькие слёзы. Ни один из троих беглецов даже не догадывался, что они лишили её трогательного, отравленного подарка.