Мера удара. Заиндевелые лица в сумерках - стр. 10
Сержанту Цевнадзе оставалось всего несколько минут лежать в бумере, уставив невидящий взор в потолок машины, в солнцезащитную полосу на переднем стекле и в прилепленную там же наклейку с изображением трефовой десятки, не принёсшей ему удачи. По его левой руке на пол между сиденьями стекала кровь, а скрещенные ноги придавали ему вид беззаботно растянувшегося гуляки. Санитары с носилками колебались вытаскивать тело, потому что через разбитое вдребезги окно дверцы какой-то человек заглядывал внутрь машины. Это был сравнительно молодой высокий мужчина, державшийся несколько скованно. В его светлых глазах, которые, возможно, умели и смеяться, но недолго, сейчас не сквозило ничего, кроме холода, мраморного холода. Глядя на его бледное лицо, правомерно было спросить себя, вызвана ли эта бледность тем, что ему пришлось сегодня встать раньше обычного, чтобы выехать на место перестрелки, или же тем, что он впервые за свою недолгую карьеру имел дело с трупом.
Сначала он посмотрел мёртвому в глаза. Карие глаза с золотистым оттенком. Потом его взгляд скользнул к цепочке на шее и перешёл на полицейский значок. На какую-то долю секунды забыв, что он здесь не один и что в нескольких шагах от него коллеги утешали и одновременно допрашивали второго сержанта, молодой полицейский чин не смог преодолеть искушения и дотронулся до лица убитого. При этом он испытал странное, ранее не изведанное чувство восторга, смешанного с ужасом. Ему даже вдруг показалось, что это чувство отразилось у него на лице, прилепившись как маска, и его охватил стыд, потому что с момента его поступления на службу в полицию он старался в любой ситуации придавать своему лицу невозмутимый вид. Несомненно, холодность в его взгляде имела то же происхождение – никогда не выказывать никаких чувств, кроме отрешённости, даже индифферентности.
– Майор… Мареев…
Несмотря на утренний холод, Мареев сделал вид, что не слышит, как его поторапливают. Сам он игнорировал холодный ветер и даже само расследование, заворожённый видом чёрной запекшейся крови и следов от пуль на лицевой стороне мундира убитого. И ему снова захотелось протянуть руку, чтобы ощутить реальность смерти, погладить ткань мундира, расстегнуть портупею убитого, как поступила его мать с поясом отца, когда тот умер за столом в позапрошлом году. Но едва лишь его захлестнули эмоции, как он тут же отмёл их, вынеся приговор одновременно и убийце полицейского, и само́й смерти, одинаково повинных, на его взгляд, в злосчастной сентиментальной вспышке, нараставшей у него в груди. Не говоря уж о том, что со служебной точки зрения он уже упрекал мёртвого сержанта, независимо от обстоятельств, в том, что тот не сумел остаться в живых.
– Давайте забирайте-ка его, – резким тоном приказал он.
Санитары бросились суетливо выполнять приказ.
Между тем на площади продавец сантехники уже вытаскивал и расставлял свои коробки с унитазами и раковинами, а в кафе по соседству зажгли люстру и, видимо, готовились к приходу клиентов на завтрак. В больших домах ещё кое-где горел свет. В этом спальном районе вставали поздно, и Мареев даже удивился, что здесь кто-то живёт, он всегда считал, что тут расположены только служебные здания и пустые особняки богачей. Даже в ровном неоновом свете тротуар не позволял ему определить, с какого места стреляли. Какой-то человек возник позади одной из полицейских машин и встал как раз там, куда смотрел Мареев, делая ему знаки. Майор сжал губы, и человек закивал головой. Это был парень примерно одного с ним возраста, одетый в такую же куртку из грубой кожи, а фланелевые брюки на нём вполне могли быть той же марки. Похожими были их чёрные ботинки и даже стрижка. Мареев увидел, как парень поднял руку и, изобразив пистолет, дважды выстрелил в него. Наверное, он был прав. Именно с этого места убийца стрелял в полицейского, и оставшийся в живых вскоре подтвердит это, если ещё этого не сделал. Майора Мареева всякий раз невероятно задевало, когда его коллега, капитан Кашин, оказывался прав.