Княжна - стр. 19
– Ты многое забыла, – сообщает мне строгая девочка двенадцати лет по имени Вера. На шее у неё повязан красный галстук, явно с каким-то смыслом, но я просто не ведаю, с каким. – Мы тебе всё расскажем, что-то даже покажем и вспомнить поможем.
– Колотить будете? – обречённо спрашиваю я, но Вера так явственно удивляется, а потом другие дети обступают нас, принявшись рассказывать.
И вот тут я понимаю, что нам лгали. Всю нашу жизнь в институте нам просто лгали, или же Смольный институт был в какой-то другой России. Они совсем не выглядят бедными или забитыми, а рассказывают такие вещи, которых я себе доселе и не представляла. А ещё… Внезапно выясняется, что в Смольном институте нас наукам не учили вовсе, но вот узнав, что я умею шить, меня приставляют к делу. Не заставляют, а просят о помощи, отчего я много плачу.
Я очень много плачу здесь первые дни, потому что не представляю такого тепла к совершенно чужому человеку, а для этих людей я будто родная, особенно для Лиды. Мне иногда так хочется, чтобы она была родной на самом деле. Возникшее странное желание назвать её мамой я подавляю с трудом, а Лида заботится обо мне, как никто и никогда! И тётя Зина ещё – она столько сказок знает! Я последнюю сказку слышала очень давно, а она сажает нас, младших детей, подле себя и рассказывает сказки. И Лида ещё…
Моё сердце каждый раз замирает, когда Лида «на задание» уходит. Ни учиться, ни есть, ни спать не могу, просто сажусь и жду её. Могу и весь день прождать, чтобы затем кинуться навстречу ставшей такой родной девушке. И она принимает моё… обожание? Нет, это совсем не то обожание, что было в Смольном институте, я просто чувствую Лиду родной.
А ещё песни… Господи, какие у них песни! И народные, и не только, яростные, зовущие на бой, отчего я постепенно забываю то, чему меня в Смольном институте учили, уже с удовольствием запевая с другими ребятами эти необыкновенные песни. Потому что я здесь получаюсь не одна – рядом друзья и подруги. Тётя Зина и Лида, которую мне всё чаще хочется назвать даже не матушкой, а мамой.
Я и не знала, что такое настоящая мама. Мне это здесь показали. Женщины отряда, ласковые со своими детьми, но и строгие, когда нужно, они показывают мне, какой должна быть мать, и я вижу всё это в Лиде, начав её про себя называть мамой, – ведь, получается, у меня никогда такого не было. Никогда не было той, что готова на многое ради меня. Чтобы я жила, улыбалась и задавала глупые вопросы. Как объяснить сие, как рассказать? Нет у меня подобных слов, не научили меня этому.
Я обживаюсь в отряде. Партизаны борются против зверей, которым надо, чтобы не было славян. Мы сейчас в Белоруссии, её называют по-разному, да и язык разный у партизан, но я стараюсь запомнить побольше. А ещё меня расспрашивают о «родной» деревне, но я почти ничего не могу рассказать, потому что даже названия её не знаю. Да и где бы я увидела его? Но на меня не сердятся, не ругают, не наказывают, только гладят и обнимают, отчего хочется плакать.
– Вишь-ка, Вера, сиротинушка наша Ладушка потеряла всех, значит, – слышу я объяснения тёти Зины. – А детям очень нужно, чтобы их любили.
Это объяснение заставляет меня задуматься. Я вспоминаю Смольный институт и не понимаю, за что нас лишили родительской любви. Получается, права тётя Зина – мы сиротами все там были даже при живых родных. Отдать своё дитя… И тут я начинаю расспрашивать о том, насколько нормальной была моя прошлая жизнь. Я спрашиваю и Веру, и тётю Зину, не выдавая впрочем, что жизнь была моей, но им объяснения не нужны.