Княжна - стр. 20
– Дяденька комиссар, – обращаюсь я ко второму человеку в отряде, никогда не отказывающему в разговоре. – А правда ли, что бывают подсадные революционеры?
Мне совестно, конечно, обманывать, но он объясняет себе сам, поэтому рассказывает мне историю Революции. Вот прямо так, с большой буквы, и уж как хорошо говорит, я всё с первого раза понимаю. Вот просто всё-всё понимаю, отчего мне становится спокойно на душе, но при этом я осознаю, что вся история с литературой очень дурно выглядит.
Смольный институт – закрытое ото всех заведение, как я смогла попасть на собрание, когда нас не выпускают никуда? Откуда взялась литература, если сторожа не спят? А комиссар рассказывает историю одной революционерки, которой сначала подбросили литературу, а потом заперли в тюрьме с мужчинами, заплатив тем за надругательство. Нехорошим людям нужны были деньги от родителей девушки, не наложившей после себя руки, а ставшей какой-то «бомбисткой». Она убила всех обидчиков своими руками. Эта история так созвучна моей… Ведь батюшка очень богат, а всё случилось в январе, значит, могло и со мной быть подобное…
Здесь, в отряде, необыкновенные люди, и у меня появляется настоящая мама. Лида меня принимает, как собственное дитя, как другие женщины своих. Но и меня не отделяют от других детей, заботясь так же. И это просто необыкновенно, потому как такой жизни я и не знала никогда, желая здесь навсегда остаться. Но вот один случай…
– Ладушка, не плачь, – останавливает меня тётя Зина, когда я бросаюсь навстречу носилкам, в которых лежит бледная Лида.
– Мама! – кричу я, не помня себя. – Мамочка, не умирай!
– Тише, маленькая, тише, – успокаивают меня, а я даже не плачу, я реву просто от страха потерять Лиду.
– Я не умру, малышка… – сквозь силу произносит мама Лида.
Я сижу с ней день и ночь, потому что увести меня просто невозможно, ухаживаю за своей… мамой. Я теперь понимаю: Лида – мама! И я не дозволю, чтобы она умерла. Когда она спит, я тихо молюсь, прося Господа об исцелении. Тётя Зина гладит меня, а я всё молюсь и плачу, а потом, когда та просыпается, вытираю слёзы, помогаю с повязками и кормлю самого близкого своего человека. Мою обретённую маму.
***
Поправившись, мама Лида меня гладит, берёт с собой, рассказывая о ягодах и грибах окрест. Она полностью принимает тот факт, что она моя мама. Моя речь меняется, я уже не стремлюсь говорить исключительно правильно, потому что все вокруг иначе же разговаривают, а отличаться прямо настолько мне не хочется. Желания у меня совсем другие – быть рядом с мамой, помочь ей, да и остальным. Хотя в этом отношении всё в порядке – я штопаю и шью одежду для своих товарищей из отряда, даже и не задумываясь, что делаю. Вышивать тут не нужно, а вязать не из чего, так что хоть в чём-то я в помощь.
– Какая молодец, Ладушка! – тётя Ира искренне меня хвалит. – Так аккуратно подшила! Просто умница!
Попробовала бы я в институте неаккуратно заштопать чулок. Стояла бы за чёрным столом под насмешливыми взглядами, пытаясь не сгореть от стыда. А тут меня совсем не ругают, а только хвалят. За что угодно хвалят! И от этого я себя совсем не ощущаю неправильной, а вовсе наоборот, мне очень тепло и хорошо, и работать хочется больше, только чтобы похвалили, потому что это так волшебно!