Изломы судеб. Роман - стр. 64
Через некоторое время был арестован и расстрелян Молчанов, а вместе с ним ряд контрразведчиков.
Все сильнее раскручивалась пружина репрессий в органах. Вести дело арестованного начальника управления или отдела поручали его первому заместителю, которого назначали на освободившееся место. Разумеется, преемник делал все, чтобы добиться от бывшего начальника признания в преступлениях, караемых смертью. Через некоторое время арестовывали и этого руководителя, и уже его дело поручали вести его вчерашнему заму. Пять раз проходили такие изменения в органах накануне войны. Такая же система была введена в армии, промышленности, науке и культуре. Только там преемник не вел лично дело бывшего начальника, а курировал ход следствия. Одновременно с латышами репрессии обрушились на эстонцев, литовцев, поляков. Хотя наряду с ними бросались в тюрьмы представители других больших и малых народов, этих уничтожали поголовно.
– Если они не шпионы сейчас – станут шпионами в будущем! Зачем нам потенциальные враги? – ответил Хозяин на предложение Ежова установить процент арестов среди прибалтов и поляков. – Никаких процентов! Пока на их родине существуют буржуазные режимы, вся эта шантрапа должна находиться за Уралом!
Тем не менее, идея процентов Сталину понравилась. Начали устанавливаться планы по арестам: годовые, квартальные, месячные. Разрабатывались планы по арестам немецких, английских, японских и прочих шпионов, троцкистов, правых уклонистов, вредителей. Судам спускались сверху планы по вынесению смертных приговоров, двадцатилетних и прочих сроков заключения. Везло тем, кто попадал в суд в конце месяца. К этому времени план по расстрелам, как правило, был уже выполнен, и подсудимые приговаривались к заключению. Тоже самое происходило в Особых совещаниях – судебных органах с быстрой процедурой рассмотрения дел. Там дело рассматривалось без подсудимого, а подчас – и прокурора. Однако вскоре нашли лазейку для перевыполнения плана по расстрелам – начали осуждать на десять лет без права переписки. Эту категорию осужденных уничтожали или сразу же после вынесения приговоров, или же помещали в лагерь, где людей расстреливали или забивали насмерть, когда такое решение принимала администрация.
Закрутился в маховике репрессий Паукер. Его допрашивал сам Гулько. Будучи боксером, он приказывал подвесить жертву к потолку на подобие «груши» и отрабатывал на нем приемы. Теперь уже Карл Викторович, карикатурно показывавший последние минуты Зиновьева, сам умолял позвонить товарищу Сталину.
– Может быть, Хозяина прямо сюда привезти? Под твои ясные очи? – еще сильнее лупил его по почкам, печени, позвоночнику, сердцу Гулько.
Однажды Борис Яковлевич заглянул в кабинет Николая, будучи расстроенным.
– Вот, сволочь, сдох! Кто мог подумать, что у Паукера окажется такое слабое сердце? – проворчал он. – Что теперь делать?
– Хозяину докладывать нельзя, – ответил Лебедев. – Он не любит брака в работе. Доложить надо наркому. Чтобы как-то договорился с генеральным прокурором Вышинским и председателем военной коллегии Верховного суда Ульрихом.
Николай Иванович Ежов попенял Гулько, что подследственные должны давать показания, а не умирать во время допросов, но в конце концов промолвил:
– Х… с ним! Не велика потеря!