Хемингуэй. История любви - стр. 3
Было шампанское из Парижа, блюда китайской кухни из Лондона, bacalao à la Vizcayína[2] из Мадрида, балаган с тиром из бродячего цирка, знаменитый пиротехник из Валенсии, устроивший грандиозный фейерверк, танцоры фламенко из Малаги, музыканты из Торремолиноса… Гости съехались со всего мира, среди них был махараджа Джайпура со своей махарани и сыном, махараджа Куч-Бехара с махарани, прилетел из Вашингтона генерал Чарльз Трумен Ланхем[3], из Бонна – посол Соединенных Штатов Дэвид Брюс с супругой; собралось множество мадридских знаменитостей, старинные парижские друзья Эрнеста. Это было последнее счастливое лето в его жизни.
Вскоре я стал замечать, что с Эрнестом происходят необъяснимые, неожиданные перемены. Он, как ни бился, не мог сократить «Опасное лето» для журнала «Лайф»; отказался принять участие в традиционной осенней охоте на фазанов в Кетчуме; был убежден, что ФБР установило жучки и в его автомобиле, и в доме, а Служба внутренних доходов держит под контролем его банковский счет, стал считать «запретной зоной» поля, где всегда раньше охотился.
Когда во время моего последнего приезда в Кетчум мы с Эрнестом и Мэри ужинали в ресторанчике накануне моего отлета, он вдруг оборвал свой рассказ на полуслове и сказал, что мы должны немедленно уйти из ресторана.
Мэри спросила, что случилось.
– Вон те двое за стойкой бара – агенты ФБР, а ты еще спрашиваешь, что случилось.
В тот же вечер, уже дома, Мэри улучила возможность поговорить со мной наедине. Она была ужасно расстроена. Эрнест каждый день часами просматривал свои парижские наброски, пытался писать, но у него ничего не получалось, он лишь перелистывал страницы рукописи. И часто говорил о самоубийстве, подходил к стойке с ружьями, брал одно из них и стоял, глядя в окно.
Тридцатого ноября он наконец согласился, уступив долгим уговорам кетчумского доктора, лечь под вымышленным именем в психиатрическое отделение больницы Святой Девы Марии, и на протяжении декабря врачи из психиатрической клиники Майо провели ему несколько сеансов электросудорожной терапии.
В январе Эрнест позвонил мне из больничного холла. Говорил он вроде бы бодро, но голос его звучал неестественно оживленно. Его по-прежнему преследовали все те же навязчивые идеи: в его палате установлены подслушивающие устройства, его телефонные разговоры прослушиваются, он подозревает, что один из интернов – агент ФБР… Я-то надеялся, что лечение смягчит его негодование по поводу беззаконий, которые власти совершают по отношению к нему, но куда там – его телефонный звонок доказал, что одержимость не только не прошла, но, наоборот, усилилась.
Я снова навестил его по пути в Голливуд, когда он уже провел в больнице Святой Девы Марии несколько месяцев и прошел несколько курсов электросудорожной терапии и множество сеансов психотерапии. Я надеялся, что он уже не будет так страдать от мании преследования, но, увы, его терзали все те же навязчивые идеи.
По какой-то необъяснимой причине в январе врачи клиники Майо отпустили Эрнеста из больницы. Он позвонил мне в Голливуд и сказал, как он счастлив, что наконец-то дома, в Кетчуме, и снова работает. Сказал, что на следующий день после возвращения пошел на охоту и сейчас за окном кухни над поленницей висят восемь крякв и два чирка.