Хемингуэй. История любви - стр. 2

В первых числах июня 1961 года, возвращаясь в Нью-Йорк из Голливуда, я полетел рейсом через Миннеаполис, в Миннеаполисе взял напрокат машину и поехал за девяносто миль в Рочестер, в больницу Святой Девы Марии, где в психиатрическом отделении уже во второй раз лежал мой близкий друг Эрнест Хемингуэй, которого лечили врачи из находящейся неподалеку клиники Майо. Я уже навещал его в этой больнице, когда он попал туда в первый раз, а я летал в Голливуд.

Все шесть недель, что Эрнест провел там, проходя курс электросудорожной терапии, ему не разрешали ни разговаривать с кем бы то ни было по телефону, ни тем более видеться – даже с женой Мэри[1]. Потом его врачи из клиники Майо сделали небольшой перерыв перед следующим курсом терапии и потому позволили ему позвонить мне и договориться о встрече.

В самой клинике Майо не было стационара и необходимой аппаратуры, но был филиал в Рочестере, в больнице Святой Девы Марии, которой руководили энергичные монахини, и эти монахини предоставляли рочестерским врачам возможность лечить у себя своих больных.

В те времена электрошок был настоящей пыткой для пациента: электрический ток пропускали через его мозг без анестезии, и человек корчился от нестерпимой боли, зажав в зубах деревяшку. Врачи из клиники Майо определили, что у Эрнеста депрессия, отягощенная манией преследования. Расстройство принимало все более острую форму, и, пытаясь смягчить эту остроту, они назначили ему электросудорожную терапию.

Каких только догадок не строили в свое время люди по поводу самоубийства Эрнеста: у него-де был рак в последней стадии, он разорился, произошел несчастный случай, он поссорился с Мэри… Ничего подобного: близкие друзья Эрнеста знали, что в последний год своей жизни он страдал от депрессии и мании преследования, но причин, вызвавших эти страдания, никто не установил, да и вряд ли кто-нибудь когда-нибудь установит. Я пытался помочь ему справиться с какими-то из разрушающих его сознание фобий, но небольшие успехи, которых, как нам казалось, мы добились, оказывались, увы, недолговечными.

Все четырнадцать лет нашей дружбы мы с Эрнестом виделись очень часто. Я редактировал его роман «За рекой, в тени деревьев», писал по его романам и рассказам сценарии для телевидения, театра и кино. Мы вместе ездили во Францию, в Италию, на Кубу, в Испанию. За год до того, как у Эрнеста начала развиваться мания преследования, мы с ним совершили великолепное турне по нескольким городам Испании с двумя лучшими матадорами того времени – блистательным Антонио Ордоньесом и столь же блистательным Луисом Мигелем Домингином, его зятем. В Сьюдад-Реале Эрнест уговорил меня выйти на арену в парадном костюме матадора в качестве sobrе-saliente (помощника) этих великих тореро, а сам представился моим импресарио и даже прозвище мне придумал – Эль Пекас, что означает Конопатый. Его жизнелюбие заражало всех вокруг.

В июле мы с помпой отпраздновали шестидесятилетие Эрнеста в Чурриане, веселье длилось два дня. На сей раз Мэри развернулась вовсю. Она всегда чувствовала, что Эрнест противится ее желанию отмечать его дни рождения, откладывает на потом, и сейчас решила устроить грандиозный праздник во искупление всех прошлых никак не отмеченных лет. Ей это удалось на славу.