Гойя, или Тяжкий путь познания - стр. 77

Они с наслаждением вдыхали свежий вечерний воздух.

– А сейчас мы пойдем в какую-нибудь из ваших таверн, – решительно заявила Альба.

Гойя, сделав вид, что не понял ее, предложил дорогой ресторан.

– К Сеферино?

– В какую-нибудь из ваших таверн, – повторила Альба.

– Но мы же не можем отправиться в Манолерию в вечернем платье… – угрюмо возразил Гойя.

Манолерия было предместьем, где жили простолюдины.

– Это вы мне можете не объяснять, – ответила Альба своим резковатым, порывистым голоском. – Я прикажу отнести меня домой, переоденусь и буду ждать вас.

Он отправился к себе, разочарованный и мрачный. И ради этого он вытерпел столько мук, затеял опасную авантюру с письмом о болезни маленькой Элены, поставил на карту свою карьеру?.. «Qué vergüenza!» – эхом отозвался у него в душе хриплый голос Агустина.

Прежде чем переодеться, он прошел на цыпочках в детскую и посмотрел на Элениту. Та безмятежно спала.

Гойя надел свой старый костюм махо. Недовольство его сразу же улетучилось, грудь переполнило радостное ожидание. Костюм порядком поистерся, к тому же штаны, ярко-зеленая жилетка и короткая красная куртка были ему тесноваты. Но с этим нарядом у него было связано много воспоминаний, и воспоминания эти приятно грели душу. Опоясавшись широким шарфом и засунув за него нож – наваху, он почувствовал себя другим человеком, помолодевшим и жаждущим приключений. «Надел рясу – и ты уже знаешь латынь», – вспомнил он старинную поговорку. Потом закутался в огромный плащ – капу, который, собственно, был уже запрещен[45], и надел широкополую шляпу, закрывающую половину лица, – чамберго.

Так, изменив внешность до неузнаваемости, он пустился в путь. Привратник Каэтаны не хотел впускать его, и когда он с довольной ухмылкой показал лицо, тот весело сверкнул зубами. Альба тоже улыбнулась при виде его маскарада, и, как ему показалось, одобрительно. Сама она была в дорогой пестрой юбке и расшитом разноцветными шелковыми нитками лифе с глубоким вырезом. Волосы она убрала под сетку. Все это было ей к лицу, и она вполне могла сойти за маху.

– Куда же мы идем? – спросила она.

– В винный погребок Росалии в Баркильо, – ответил Гойя. – Но у вас могут быть неприятности из-за мантильи.

Эуфемия накинула на нее мантилью, а на тападас – женщин в вуали – в Манолерии смотрели косо. Каэтана, не ответив, еще ниже опустила мантилью на лицо.

– Позвольте мне пойти с вами, душечка! – взмолилась дуэнья. – Я тут буду умирать от страха, зная, что вы в Манолерии!

– Вздор, Эуфемия, – строго произнесла Каэтана. – Дон Франсиско, уж верно, сумеет меня защитить.

Погребок был полон народа. Гости сидели, пили и курили; говорили мало: здесь не принято было болтать и суетиться. Большинство мужчин были в широкополых шляпах. Женщины, крепкие, некоторые миловидные, сидели с открытыми лицами. Над головами клубились густые облака дыма. Кто-то играл на гитаре.

Новых гостей встретили со сдержанным любопытством и не очень приветливо. Один из посетителей предложил Гойе контрабандный табак.

– Сколько же он стоит? – спросил Гойя.

– Двадцать два реала.

– Я что, похож на габачо? – возмутился Гойя. (Так презрительно называли чужеземцев, особенно французов.) – Плачу шестнадцать, как все.

– Может, сеньор купит хотя бы сигару для своей дамы? – вмешалась в разговор молодая торговка.