Гойя, или Тяжкий путь познания - стр. 22
– В нем все неверно, все противоречит канону, – ответил он, – но я не могу не признать: он великолепен.
– Это признание делает вам честь. Вы ведь знаток искусства, – заявил Агустин, и его костлявое лицо осветила довольная ухмылка.
Но дону Мигелю хотелось извлечь из своего признания еще больше чести.
– Лусия, – обратился он к жене, – я же видел тебя в этом желтом платье на балу у дона Мануэля, и ты была восхитительна в ярком свете множества свечей. Но на портрете ты еще красивее. И при этом он ни на йоту не погрешил против правды, этот ловкий бес! Как же это тебе удалось, Франсиско?
– Все очень просто, дон Мигель, – сухо произнес Агустин, ответив за Гойю. – Кроме правды, есть еще кое-что.
Но колкости Агустина не могли рассердить дона Мигеля, он уже забыл о своих сомнениях и о тех сложных чувствах, которые вызвал в нем портрет. Его, страстного коллекционера и знатока искусства, уже захлестнула жгучая радость обладания новым, хотя и неканоническим, но выдающимся произведением живописи, подлинным шедевром, доставшимся ему к тому же за какие-то гроши, а может, и вовсе даром.
Дон Мигель вел важнейшие дела дона Мануэля, время его было ограниченно, и тем не менее покидать мастерскую друга он не торопился. Он сидел, заложив ногу за ногу, и рассеянно перебирал гравюры Давида.
– Любопытно – ты и моего герцога намерен изобразить, используя свой новый метод, Франсиско? – спросил он и, видя, что тот удивленно поднял голову, продолжил нарочито небрежным тоном: – Теперь, когда дон Мануэль возглавил кабинет министров, нам придется обратиться к тебе с просьбой написать по меньшей мере еще два его портрета, а кроме того, нужны копии для министерств и общественных учреждений…
У Гойи радостно встрепенулось сердце. Его друг Мигель не любит оставаться в долгу: он ничего не заплатит за портрет Лусии, но доставит ему почетный и выгодный заказ. Нет, падение Тулона определенно отражается на его жизни – оно возложило на него бремя заботы о Пепе, но тут же послало ему весьма прибыльный заказ.
Между тем дон Мигель продолжал в том же непринужденном, небрежном тоне:
– Итак, если ты не против, я в самые ближайшие дни устрою тебе сеанс, во время утреннего приема.
– Это очень любезно с твоей стороны, – откликнулся Франсиско.
Однако визит сеньора Бермудеса не закончился и на этом.
– Теперь, когда дон Мануэль получил власть, многое изменится, – беззаботно болтал он. – Нам придется свыкнуться с фактом существования Французской республики.
– Если я вас правильно понял, дон Мануэль вернется к прежним принципам внутренней политики? – с живым интересом спросил Агустин.
– Вот именно, – ответил Бермудес и, продолжая перебирать гравюры, не глядя на Гойю, прибавил: – Кстати, Франсиско, ты мог бы нам помочь. Ты ведь знаешь, дон Мануэль всегда рад видеть тебя. Может, ты как-нибудь во время сеанса наведешь его на мысль об одном весьма полезном политическом шаге? – И еще более легким тоном, подчеркивающим светский характер беседы: – Мне кажется, пора вернуть из ссылки дона Гаспара.
Агустин резко встал. Гойя шумно втянул воздух носом; лицо его выражало недовольство.
Дона Гаспара Мельчора де Ховельяноса[23], самого уважаемого либерального политика и писателя, в обществе называли «испанским Вольтером». Будучи министром предыдущего короля, он добился проведения многих полезных реформ. Однако Карлу IV и дону Мануэлю суровый и постоянно чего-то требующий министр стал неугоден: он то и дело ссорил монархию с инквизицией и реакционно настроенной высшей знатью, и Французская революция обернулась долгожданным поводом для устранения вождя либералов, ниспровергателя старых основ общества. Его сослали на родину, в далекие горы, запретив ему печатать новые книги. Просить дона Мануэля за такого человека было задачей не из приятных.