Дорога в любовь - стр. 5

Очнулась я от того, что что-то мокрое и холодное касалось моего лица и шеи. Горел яркий свет, около кровати сидел студент-медик-практикант, окучивающий нас во всех смыслах. Он с интересом рассматривал мои голые сиськи и усмехался.

– Во, дурко. Это ж нитки под простыней твои товарки намотали.

Мягкий хохлацкий говорок окутывал и успокаивал

– Че ты сразу в обморок-то? Приедешь домой, сердчишко проверь.

– Как намотали?

Звуки мне казались еще далекими и глухими, но я уже слышала. Когти слева разжались, дав возможность вздохнуть.

– Да просто. Не знаешь что ли хохму эту? Нитки под простынь намотали, а потом и тянули за ниточку, медленно. Знали, что ль, что ты боишься?

Он еще раз посчитал пульс и вышел из палатки.

Ленка сидела красная, как рак. На виске у нее дрожала от злости жилка, она сжимала кулаки.

***

…" И грязные когти, острые, как ножи медленно втянулись в белую, мертвенную пухлость пальцев огромной, раздутой руки. Капли крови на них уже не были красными, они потемнели и стали похожи на загустевший шоколад. Амине с трудом приподнялась и посмотрела на свой живот. Во влажных, поблескивающих разрезах, что-то виднелось. "Кишки" , с ужасом подумала она, и попыталась зажать рану. Но огромная, тяжелая как подушка, мертвенно-бледная рука казалось росла, приближалась и наконец легла ей на лицо, полностью перекрыв дыхание. Амине пыталась вырваться, билась, кровь хлынула из перерезанного живота. Она еще раз дернулась, выгнулась и застыла."

Зловещий Ленкин голос нарастал и срывался, звеня. Танька, главная оторва из группы Кысь, сидела, вся сжавшись и не отрывала глаз от рассказчицы. Она то бледнела, то краснела. Сейчас трудно было поверить, что эта рыхлая пошловатая девица – инициатор всех самых противных козней, пошлая, подлая по-настоящему боится. Вернее чувствует тот самый животный ужас, который поднимает голову из старательно забываемых моментов вашей жизни, которые все равно никогда не забываются.

–Ну ладно. Хватит!

Танька почти шипела.

– Кончай свои россказни.

– Ты чо? – Девки взбунтовались, – Пусть расскажет до конца, интересно же. Не нравится – иди погуляй нафик.

Танька вскочила и вылетела из палатки на темнеющий двор.

Жуткий визг разрезал предутреннюю густую тишину. Он длился и длился на какой -то потусторонней ноте, звенел, дребезжал и срывался в хрип . Мы, как очумелые вскочили и в еще сумрачном свете увидели, что Танька бьется своим крупным дрябловатым телом в марлевом пологе, как муха в занавеске. Она хрипела, дышала загнанно и с трудом и никак не могла выпутаться. Кысь бросились к ней, разорвали марлю. На Таньку было страшно смотреть. Белая до синевы, она вся тряслась как в лихорадке, зубы стучали, она с ужасом смотрела в сторону своей кровати и пыталась что-то сказать. И вдруг из нее полилось плотной горячей, сначала желтой, а потом коричневатой струей. У ног моментально образовалась здоровенная лужа, в душной палатке страшно завоняло.

Одна из кошек сдернула полностью марлю. Над подушкой у Таньки, прямо над лицом, на спинке спинке металлической кровати была прикреплена белая надутая резиновая перчатка…

Ленка, своей упругой, немного игривой походкой прошла мимо, на ходу бросив – "Сыкуха сраная".

Мелкий, чистый, выжженый добела песок почему- то не обжигал, а ласково просачивался теплыми струями через ступни и щекотал. Мы вытащили лодки на берег и разбрелись кто куда. Огромные розовые цветы покачивались у самого камыша, и я сначала не поняла что это.