Дорога в любовь - стр. 6
– Это лотосы
Усмехнулся бригадир -черный, усатый и очень похожий на шмеля мужичок. Он уже давно жужжал надо мной, пытаясь опылить, но я была неприступной девахой, замученной безответной любовью.
Бригадир положил мне руку на плечо и прошептал: "А пойдем, я тебе покажу как осетра разделывают".
– Пошел ты!
Он меня достал, и я грубила.
– Я пойду, фигли ты только ее зовешь?
Хитрый зеленый глаз выглянул из-за бригадирского плеча и подмигнул мне.
Через минут сорок бригадир смущенно раскуривал сигарету, пытаясь заставить гореть отсыревшие в промокших штанах спички. Ленка, похожая на сытого котенка, завязывала узелком оторванную лямку у топика и терла зеленые травяные пятна на шортах.
– Блин, опять
Я зло отчитывала ее, мы ругались по этому поводу не первый раз.
–Ты видешь себя как блядь. Прости. Вот скажи мне – зачем тебе ЭТО? Ты что, день не можешь без мужика прожить?
– Да нет, Ир. Дело не в мужике, наверно, фиг знает. Понимаешь, я жить спешу, что ли. Я не знаю, как тебе объяснить… мне хочется всего быстрее. И много. И еды и любви. Может я жадная, просто? Вот ты ругаешься, а бригадир такой смешной и славный. Ласковый. Эх. Не поймешь ты все равно. Я ласки хочу… Много. Сейчас. А вдруг потом не будет?
– Чего не будет, блин? Ласки что ли? Да этого дерьма на твоем веку знаешь сколько будет? С твоей рожей и фигурой тока свистни. Ласки ей не будет. Твооююю маать.
Я матом тогда не ругалась, но очень хотелось отчесать ее по-черному. Цены себе баба не знает. Черти знает что.
– А вдруг? Не будет ее. И ничего не будет?
– Кретинка, блин.
Я не выдержала и выругалась. Ленка засмеялась, обняла меня, щекотнув за бок.
– Не порть великий русский. Не умеешь – не берись. Тебе не идет.
Она вскочила, стряхнула песок со стройных, загорелых ляжек, мотнула головой, как нетерпеливая рыжая лошадка и попрыгала было на одной ножке к ноге. Но оступилась в вязком песке, хлопнулась на попу, опять вскочила и пошла неспеша, чуть нарочито виляя попой.
– Тьфу, профура – уже беззлобно крикнула я ей вслед.
Ленка обернулась, показала мне язык и побежала к воде.
Я долго лежала на теплом песке, щурилась на уже заходящее солнце и думала про Ленкину любовь. Какая-то ненасытная она во всем. Трахается до одури, если любит – то аж до визга, ест – до отпада, пьет – до упада. Горячая… Может просто это я -холодная московская жаба?
***
Офигенно ароматный дымок поднимался в уже мутнеющее перед закатом небо…
Вы когда нибудь ели малосольную черную икру? Которую засолили тут же? Экстемпоро? В тузлуке, отдающем перламутром в солнечных лучах, партиями пропущенную через крупное сито? А осетровую уху с тяжелыми, как лапти, сочащимися кусками осетрины? Закусывали все это теплым серым хлебом и астраханскими помидорами, которые светятся красно-лиловым как фонари, а на изломе исходят сахарными гранями? А потом арбуз, который треснули об колено, и он развалился на две неровные части, его тоже прошил остро-сахарный разлом? Нет? То-то.
Нажравшись так, что передвигаться можно было только на четвереньках, мы выкапывали ямки в теплом песке, укладывали туда животики и тихо млели. И были похожи на выброшенных на берег больших, белых рыб…
Ленка, грустная, сидела у самой воды, подобрав коленки и задумчиво чертила прутиком на песке.
–Ты что? Не ела что ли?