Цитадель - стр. 19
– Прикажете постелить господину здесь прямо сегодня? – спросила Сэки, так и впиваясь глазами в Томо.
– А… Да, пожалуй.
– А Суге-сан? В соседней комнате?
– Пусть постелет себе сама.
Томо постаралась придать лицу безразличное выражение, однако при мысли о том, что в груди Сэки бушует точно такой же пожар, она невольно перевела глаза в сад. Ее затопило чувство стыда.
В саду, в тени зубчатых зеленых листьев, под вьющимися виноградными лозами стояли Эцуко и Суга. Суга была одета в летнее юката с белым узором на темно-синем фоне. Она подняла кверху руку, видимо, по просьбе Эцуко, легонько касаясь свисавшей над ее головой бледно-зеленой грозди. Солнечный свет, просачивавшийся сквозь увитую виноградной лозой шпалеру, придавал коже Суги нежный зеленоватый оттенок.
– Как же их можно есть – ведь они такие зеленые?
– Попробуй, очень вкусно! Это европейский сорт.
Звонкий голосок Эцуко доносился очень четко.
Суга сорвала гроздь и положила в рот похожую на зеленый сапфир ягоду.
– Ну что, сладко?.. Саженцы нам прислали с опытной сельскохозяйственной станции.
– Вправду сладко… Первый раз вижу сладкий зеленый виноград!
Радостно улыбаясь друг другу, девочки отрывали зеленые виноградины и отправляли их в свои коралловые ротики. Сейчас Суга, на людях такая взрослая и сдержанная, казалась невинным ребенком, почти ровесницей Эцуко. Глядя на ее чистое, беззаботно улыбающееся лицо, на расслабленные движения, Томо не могла избавиться от видения: ей мерещились спрятанные за створками фусума[30] желтые постельные принадлежности…
Это было подло. Это было дурно. Отдать девочку, которой впору в куклы играть, многоопытному, познавшему все пороки этого мира мужчине – вдвое старше ее! Родители знали правду и поощрили сделку. Ведь если не Сиракава, то кто-то другой… Все равно пришлось бы продать юную плоть Суги в обмен на благополучие семьи. Суга так непорочна и ослепительно красива, что была обречена с самого начала. Ее все равно продали бы – не сюда, так в другое место. В другие руки. Рано или поздно. Томо испытала невольное чувство вины за то, что пособничала мужу в чудовищном злодеянии. Все ее существо восставало против происходящего, словно желудок отказывался принимать мясо птицы, убитой на ее глазах, – пусть даже убила ее не она… Ну почему, почему ей приходится быть участницей этой жестокости, столь же подлой, как работорговля?!
Рассматривая прохладную кожу Суги, словно излучавшую белизну только что выпавшего снега, глядя в ее черные, огромные, влажные, всегда широко распахнутые, словно от затаенной тревоги глаза, Томо испытывала странное чувство – невольную жалость к великолепному животному, которого ведут на заклание, и в то же время острую ненависть к сопернице, что в один прекрасный момент превратится в чудовище, пожрет ее мужа и ураганом промчится по дому, круша все на своем пути…
На другой же день после их возвращения в Фукусиму в усадьбу зачастили торговцы из мануфактурного дома «Маруя». Почти каждый день они приходили с тюками тканей всех сортов и оттенков и раскладывали их в гостиной. Обычно они заявлялись под вечер, к возвращению Сиракавы из управы и заваливали всю огромную гостиную отрезами, чтобы хозяин мог сам посмотреть и сделать выбор. Сиракава покупал ткани и для Томо с Эцуко тоже, однако главной его заботой была, конечно же, Суга. Он словно подбирал приданое для невесты, предусматривая все, что может понадобиться юной жене. Летние и зимние официальные кимоно с фамильным гербом и пущенным по подолу рисунком, узорчатые двойные пояса на подкладке… Отрезы шелкового газа, жатого шелка… Драгоценное тончайшее полотно, шелковый креп и даже алые нижние длинные кимоно. Суга ужасно смущалась из-за того, что к ней, обычной служанке, которая ничего еще не умеет, относятся, как к почетной гостье. Новые кимоно не радовали ее, она скорее испытывала смутное беспокойство. Однако это лишь еще сильнее разжигало затаенный огонь в глазах Сиракавы.