Цитадель - стр. 21
В театре каждый вечер давали новую пьесу. Однажды, как только они вошли в ложу, Эцуко начала хныкать, что ей страшно. На сей раз пьеса была про привидения – «Ужасное происшествие в Ёцуя[34]». На сцене то и дело гас свет и раздавались таинственные скрипы и звуки. Пьеса «Происшествие в Ёцуя» имела бешеный успех у любителей ужасов, и потому ее частенько ставили в летний сезон[35].
– Не бойтесь, госпожа, – успокаивала Эцуко Суга, – как только появится привидение, мы с вами вместе зажмуримся!
Как ни странно, Суга была совершенно спокойна и не отрывала глаз от сцены. «А в Суге есть стержень – подумалось Томо. – Девчонка-то не робкого десятка…»
После пролога и сцены в храме богини Каннон, вслед за убийством отца героини О-Ива начиналась любимая Томо часть спектакля: служанка Иэмона – мужа главной героини – расчесывала О-Ива волосы. Пряди выпадали одна за другой. Томо так увлеклась пьесой, что даже перестала смотреть по сторонам.
На сцене на фоне желтовато-зеленой москитной сетки сидела несчастная О-Ива, прижимавшая к груди младенца. Ее изможденное лицо было все еще прекрасно, хотя недавние роды были слишком тяжелыми. О-Ива жалобно роптала на свою несчастную долю: пошатнулось здоровье и охладел супруг. Она без конца твердила о том, как ей хочется перед смертью увидеться с младшей сестрицей, чтобы отдать ей подарок покойной матушки – гребень. Иэмон увлекся другой девушкой, жившей по соседству, и мечтал поскорее избавиться от надоевшей жены. Родня соседки послала О-Ива якобы чудодейственное снадобье, на самом же деле – отраву. Яд должен был обезобразить ее, чтобы Иэмон не терзался сожалениями, бросив жену. О-Ива доверчиво приняла подарок и, не чуя подвоха, каждый день с благодарностью пила яд. Томо смотрела на сцену с душевной мукой, несколько раз она даже зажмурилась, чтобы унять пульсировавшую в висках кровь. Ей была так понятна и так знакома наивная доверчивость героини, безжалостно преданной самыми близкими людьми… Любовь, достигнув своего апогея, охладевала, катясь к неизбежному концу – к ледяному аду. Как легко угадывалось сходство О-Умэ, укравшей у жены Иэмона, с наложницей Сугой, как был похож холодный, жестокий, но такой привлекательный Иэмон на ее Юкитомо!.. А сама О-Ива, после чудовищного предательства превратившаяся в мстительного духа зла, напоминала Томо… Томо не отрывала от сцены глаз. Жуткие эпизоды мести О-Ива следовали одна за другой. Эцуко все дрожала от страха и словно в шутку закрывала ладошками глаза, а потом отключилась от происходящего и уснула, уткнувшись лицом в колени Суги. Томо пришлось нести на руках ее обмякшее, отяжелевшее тельце до коляски рикши.
Вечерний летний бриз продувал занавески коляски. Томо, не отрываясь, смотрела на безмятежно спавшую дочь, на ее маленькую, словно кукольную, головку с детской прической-пучком, на такие правильные, изящные черты лица. Ей вдруг вспомнился старший сын Митимаса, живший в деревне, в доме родителей Томо. Нет, она не должна пойти по стопам О-Ива! Ей грозит безумие в сотни раз страшнее, чудовищней, – но она еще крепче прижмет к себе Эцуко, прикрываясь ею, словно святыми угодниками. Ибо, если она впадет в безумие, что станет с ее детьми?..
В присутствии Суги Томо, чтобы не уронить достоинства, приняла все как должное и с маниакальным упорством каждый вечер, как и прежде, стелила мужу в собственной комнате – на всякий случай. Стелила сама, отпустив на ночь служанок, и сама же убирала на рассвете постельные принадлежности в шкаф. Однако из ночи в ночь постель мужа оставалась пустой и холодной.