Братья Микуличи - стр. 5
Тяжко было на сердце. Сомнения, острые, словно осколки битого стекла, впивались в душу, и каждый удар в груди отдавался тупой, ноющей болью. Неужто Мстислав и впрямь в дорогу собрался? Шутки шутками, да только поди разбери этого хитреца: где у него вымысел, а где правда горькая. А ну как взаправду навострил лыжи? Пропадёт ведь без пригляда, без совета дельного. Сгинет в чужих землях нехоженых, и косточек его никто не соберёт. Сгинет, и род Микуличей на том прервётся. Родная кровь – она ведь не водица.
На душе скреблись кошки, а в груди, будто волки выли от тоски и немого укора. Словно предавал он сейчас всё, что было дорого: и землю родную, что потом и кровью прадеды поливали, и память предков, и саму жизнь свою, ладную да привычную. Всю жизнь плечом к плечу, а тут!..
Мстислав ведь о пустяке просил, коли вдуматься. Пойти за славой для Оглебычей, для села родного, дабы утереть нос спесивым соседям. А он, Борослав, богатырь силы невиданной, дома отсидеться возжелал? В тепле да сытости, на лежанке бока греть? Мечи ковать, покуда Мстислав, может, последнюю краюху без соли доедал и глотка воды студёной давно не пивал?
Старший брат досадливо тряхнул тяжёлой головой, отгоняя дурные мысли. Если Мстислав уйдёт один, то неважно станет, правду ли о нём судачат языки злые в тех Жмуричах. Совесть доконает, загрызёт без остатка. И дурню последнему понятно: останется брат один-одинёшенек в стане вражьем, и помощи просить будет не у кого.
Нет! Негоже Мстислава на произвол судьбы бросать. Единственная ведь кровинушка родная, что осталась на всём белом свете.
Из избы доносились звуки: половицы поскрипывали, посуда на полках побрякивала, металл в оружейном углу тихо позвякивал. Мстислав собирался. Борослав ещё раз метнул тоскливый взгляд на деревню, на знакомый до каждого брёвнышка частокол, и, крякнув, неторопливо поднялся. Вошёл в дом, пригнув голову в низком дверном проёме.
– Не горячись, Мстислав! Голос его пророкотал под закопчённым потолком, будто камни с горы покатились. Борослав опустился на широкую лавку подле стола, хлопнул себя по коленям. – Обмозговать всё надобно. Куда идти, что с собой брать. Варжичу кузнецу доверить, а дом и огород на Лаптя оставить. Кто знает, когда вернёмся… и вернёмся ли.
– Так я это… Мстислав, до сего мига притихший и сосредоточенно копавшийся в своей походной суме, тут же расплылся в довольной улыбке, и в зелёных глазах его заплясали бесенята. – Побёг, поговорю. А ты тут пока собирайся. Гляди, я вмиг всё улажу! Он суетливо отбросил суму на лавку, сбросил старую, пропахшую потом и дымом рубаху, закинув её на печь, и натянул свежую, холщовую, что пахла рекой и солнцем.
– А чего думать-то, куда идти? Мстислав ловко подвязал новые портки кожаной верёвкой, не переставая тараторить. – Туда, где опаснее всего! Сам же говаривал: тайны древние – в Черниг-лесу колдовском да дремучем. Чудища невиданные – в Верхич-горе, что до небес достаёт. Твари ползучие да опасные – в Бытие, песках забвения. А сокровища неземные – в Лихвом море, что вовек не бывает спокойным. Туда и дорогу держать! За меньшим и в соседнее село сбегать можно. Он хмыкнул, обуваясь в крепкие сапоги. – Мы же хлопцы видные, всем женихам на загляденье, а врагам – на зависть!
– Всё-то тебе веселье, – устало вздохнул Борослав, но в уголках глаз его собрались едва заметные смешинки. Отмахнулся: – Иди уж, говорун. За дом да за кузню с соседями сладить надобно. Негоже хозяйство на ветер бросать.