Змея - стр. 26
Стой, черт тебя побери, закричал кто-то, и тут ужас сдал позиции, и Билл остался стоять на столе, словно памятник бегству, пойманный на бегу. Пока он все еще был памятником, стоявшая за спиной Оке Вера думала: ох кто-то сейчас получит! Надеюсь, Оке от души ему наваляет, чтоб неповадно было.
Ей казалось, что она так думает потому, что он встал пыльными берцами прямо на скатерть («Что скажет старуха?»), или она себя обманывала, а на самом деле думала так потому, что хотела отомстить за свою поруганную честь. Желание быть побежденной покинуло ее, и она увидела, что победитель оказался трусливей, а значит – недостоин победы. Она чувствовала себя громадным воином-героем, которого взяли количеством и повергли на землю какие-то слабаки, сражавшиеся исключительно из трусости.
А ну, слезай со стола, засранец, заорал Оке. Орал он со всей дури, потому что понимал, что пропадет, если не повысит голос. Размашистым героическим жестом он сорвал с себя кепку и бросил на диван, сделав вид, что дивана-то и не заметил. Такие штуки обычно производят впечатление. Работа в лавке научила его производить впечатление, так что теперь у него это получалось само собой. Он сделал несколько шагов в сторону в своих ботинках на тонкой резиновой подошве. Дверь закрой, бросил он Вере через плечо, залихватски подмигивая. Этот пассаж он тщательно натренировал на мальчишке-посыльном. Вера ободрительно кивнула ему, и та часть его личности, которая отвечала за произведение хорошего впечатления, отдала приказ расстегнуть пиджак. Снять пиджак, небрежно отбросить его в сторону – и образ героя закончен.
Он начал стягивать с себя пиджак, пытался вылезти из него как из перчатки, извиваясь, словно угорь, и на мгновение настолько сосредоточился на идеальном выполнении поставленной задачи, что даже забыл, зачем вооб-ще это делает. И тут Билл или, вернее, снова проснувшийся в Билле ужас увидел, что надо ловить момент, потому что теперь бегство требовало смелости, он наблюдал за каждым движением противника через его собственные глаза и с точностью до секунды подсказал ему, когда подходящее время настало. Он весь напрягся перед прыжком, хотя осознать этого не успел, и с каким-то смутным и смешанным со страхом изумлением увидел розовощекое, словно яблочко, лицо противника, с бешеной скоростью приближавшееся к нему, как несущийся на всех парах локомотив. Ужас размахивал палочкой дирижера в его голове, он попытался подавить его и нырнул прямо в живот лавочника. Пряжка ремня оцарапала ему лоб, стол с грохотом упал, и этот грохот пробил его насквозь. Звук доходил до него в несколько приемов, с четкими интервалами, с нежным звоном разбились кофейные чашки, с сердитым дребезжанием разлетелись на осколки блюдца, за рухнувшим с убедительным стуком столом последовал и он сам.
Под Биллом извивался и стонал от боли и бешенства противник. Но страх придавал его хватке такую силу, что сопротивление быстро ослабло, и тело под ним замерло. Только руки все бились в воздухе, запутавшись в рукавах наполовину сброшенного пиджака, словно попавшиеся в сети рыбы, рот раскрылся и обнажил белоснежные зубы – казалось, что они понатыканы в прямоугольную деревянную рамку. Билл собранно подтянул к себе колени и беспощадно ткнул ими противнику прямо в пах. Внутри противника заорала боль, но крик застрял за вытянувшимся по стойке смирно языком. Тогда противник оттолкнулся ладонями от пола, поднял ноги, полностью перенося вес тела в колени, чтобы помочь крику прорваться сквозь преграду. Билл увидел, как язык вывалился изо рта и вытянулся, как вытягивается шея.