Змея - стр. 28
Выбрось ты этот кофейник, наконец произнес Билл, выбрось со всей остальной рухлядью. Он подошел, поставил на ножки перевернутый стол и принялся пинать осколки чашек и блюдец. Потом посмотрел на Веру и попытался улыбнуться, хотя подбородок, нижнюю челюсть и нос тут же пронзила острая боль. Слышала, что я сказал, выбрось этот дурацкий кофейник, крикнул он и ногой выбил осколки у нее из рук, так что в руках осталась только тоненькая фарфоровая ручка, крутанувшаяся от удара на указательном пальце официантки. А с этой что делать, спросила она, может, и по ней треснешь, трус, слабак.
Ты это мне, спокойно сказал он и повернулся, хрустя осколками фарфора. Ботинки покрылись белой пылью. Скоро сможешь открыть известняковый завод. Ты что, думаешь, я испугался? К нему неумолимо, словно идущий по рельсам трамвай, приближался Оке. Почему я не дерусь, подумал он, надо наподдать этому засранцу! Но ноги почему-то сами пошли к дивану, руки подняли пиджак, руки и спина сработали слаженно и надели его. Вот это уж без меня, подумал он. Кто-то сказал – а чего ты ему не наподдашь. Потом еще кто-то засмеялся. Погодите-ка. Надо взять ложку и выловить ответ, лежащий на дне большой кастрюли – эх, глубоко, ложка большая понадобится, придется выстругать длинную ручку.
Пока не испугался, но вдруг испугаешься, сказала Вера и отошла к окну. Ветер стряхнул с себя аромат сирени, наступила полная тишина, но тут по дороге за окном зашуршали колеса велосипеда. Чего, спросил Билл, когда Вера закрыла окно. Вдруг испугаешься, повторила она, тогда придется прыгать из окна. Смотри, ноги переломаешь.
Тут верх взял страх, Билл быстро обернулся, но было уже поздно. Все четверо патрульных оказались со штыками, и если бы он попробовал уйти через дверь, то наверняка напоролся бы. Он попятился назад, хотя знал, что окно закрыто. Ах ты, зараза, все-таки вызвала патруль, тихо прошипел он Вере не оборачиваясь. Штыки вплыли в комнату, сержант вышел вперед и торжественно произнес, словно обращаясь к народу с балкона: в силу отсутствия командира полка допрос арестанта будет выполнен не раньше завтрашнего дня. А потом рухнул с балкона, заявив: Всем причастным к этому делу следует явиться в штаб полка завтра до обеда. Шагом… арш!
Вера открыла окно, впустив крик летней птицы. Звук вспорол тишину стамеской, и комната застонала от боли. Топот сапог патрульных вскоре приказал долго жить и затих. Птица перелетала с одной ветви на другую на пыльном кусте сирени, все ниже и ниже. Не хочешь поплакать за меня, подумала Вера, и ей почудилось, что под выжженными солнцем листьями сирени лежит упавшее замертво лето.
Вот она и осталась одна. Только что вышла из автобуса на пустынном перекрестке двух дорог и ступила на пыльно-серый плавящийся асфальт. Посреди перекрестка – круг, обложенный плиткой, а в нем стоит указатель. Высокий и строгий, словно маяк или огромный крест с четырьмя руками, он возвышается над плоской равниной, а вертикальные черные дороги напоминают разрезы на праздничном торте. На мгновение она замирает и видит в заднем окне автобуса бледное лицо с неестественно большими глазами, которые смотрят прямо на нее. Автобус трясется дальше по равнине, становится все меньше и меньше, и, наконец, весело подпрыгивая на ухабах, исчезает за низкими, почти незаметными холмами, которых так много на востоке.