Журавушки - стр. 38
Что-то расплывчатое и бесформенное ворочалось в душе. Павел уж который раз пожалел, что поддался мимолетной слабости и поехал в деревню. Зачем, если в душе ничего не осталось, да и было ли оно – это чувство, он не знал…
Павел сидел на траве в тени берез. Смотрел на могилки, слушал приглушенное пение птиц и думал. Думал обо всем. Всю жизнь словно по полочкам раскладывал. Это сюда, а это туда, и вон то тоже на полочку. А эти бы выбросить, чтобы память не засоряли, да не получается. Ну и ладно, суну в самый дальний уголок памяти, пусть там валяется.
Потом вскидывался и с вершины холма глядел на редкие дома, прислушиваясь к звукам. Редкий раз ветром доносило тарахтенье трактора – это, видать, на дальних полях работают, проехала машина – дорога вдоль деревни проходит, но еще реже лай собак или мычание коровы, а про человеческую речь и говорить нечего, зато чаще всего были слышны журавлиные крики с небес. Снесут последнего жителя на мазарки, и одни журавушки останутся, и будут они летать над округой, печально курлыкая.
Вроде донесется голос, а посмотрит на деревню и не поймет, где разговаривают. В двух-трех местах куры копошатся в пыли, завизжал поросенок и умолк, а вот людей не видно.
Павел долго всматривался в густые заросли, что заполонили берега речки, и пытался угадать место, где рыбачили. Опять смотрел на деревню, на густой кустарник и березки, на место, где раньше был родной дом, и от него начинал мысленно проводить дорожку, как они с отцом отправлялись с ночевьем. Потом поднялся и направился к речке.
Он не пошел по улице. Не хотел, чтобы его видели. Хотя кто увидит-то? За годы, что его не было в деревне, сама деревня изменилась до неузнаваемости, а жители тем более. Убедился, когда по кладбищу ходил. Он не смог вспомнить никого, рассматривая фотографии! Нет, почему же… Он не забыл соседей, некоторых друзей. Помнил не только имена и фамилии, даже прозвища, как у ребят, так и у взрослых.
В деревне же как? Прозвище получить легче легкого, а вот отмыться от него уже не получится. Один раз назовут – и будешь всю жизнь носить. Мало того, что сам, так еще и детей станут называть этим прозвищем.
Павел спускался вдоль деревни, рассматривая её. Виднеются дома, окна которых крест-накрест заколочены, заросшие сорняками огороды. Заборы повалены. Кое-где торчат столбы. А там мелькнул покосившийся сарай. И там выглядывает.
Он невольно повернулся. Взглянул на кладбище, потом на брошенные дома, и показалось, что прямо из деревни начинается этот погост, медленно переходя из умерших домов в кресты. И нет этой четкой границы между живыми и мертвыми. Стерлась она…
Приостановившись, Павел закурил, продолжая смотреть на деревню. С пригорка она была видна как на ладони. Вроде заброшенная деревня и жителей не видно, а приглядишься и замечаешь, что мелькнул дымок из трубы, а там видна картофельная ботва. Её сразу различишь среди бурьяна. Яркая и сочная зелень.
Ровные рядки тянутся от верха огородов и спускаются к речке. Заметны небольшие участки, огороженные слегами. Там всегда сажали капусту, как помнил Павел. Она, эта капуста, воду любит. И чтобы недалеко было таскать, всегда сажали подле воды.
Спустился по тропке, зачерпнул из речки и торопишься на огород. Сажали-то помногу! Нужно везде полить, да хорошенько, тогда кочаны вырастут крепкими и упругими. Картошку уж давно собрали, а она еще виднеется на огородах. Пройдут первые заморозки, тогда за нее возьмутся.