Журавушки - стр. 40
Н-да… Приехал в деревню, называется. Какого лешего припёрся сюда? Сны, сны… Ишь, одолели! Покоя не стало! А вот приехал, и полегчало, что ли? Да черта с два! Еще тяжелее стало…
Павел опять ругнулся. Стряхнул крошки. Газету смял и сунул под бревно, на котором сидел. Авось какой-нибудь рыбак наткнется. Пригодится для костра.
Взглянул на вечернее солнце. Уж над горизонтом нависло. Скоро начнет темнеть. А он сидит на берегу и нюни распустил. Если ночлег не найдет, тогда возле речки придется ночевать. Автобус-то завтра с утра будет. Здесь они раз в день ходят. Раньше чаще ходили, а люди стали уезжать, деревни опустели, и автобусы стали реже пускать. А в некоторых деревнях вообще не появляются. Возить некого. И если не успеешь на единственный автобус, можешь пешком топать. А до города, как до Китая вприсядку.
Э-хе-хе! Павел закрутил головой. Приложил руку к глазам и прищурился, рассматривая дворы. Возле домов, где картошка зеленеет на огородах или копенки сена стоят, в них живут, а брошенные дворы бурьяном позаросли – заборов не видать. Постоял, почесывая небритую щеку, а потом стал подниматься по заросшей меже.
– Хозяева, – ткнувшись в закрытую калитку, крикнул он, заглядывая во двор. – Эй, есть кто живой? Повымирали все, что ли…
Постоял, прислушиваясь, но стояла тишина. Из конуры выглянула собака. Вылезла, потянулась и зевнула. Потом нерешительно тявкнула, заюлила хвостом и снова скрылась в конуре. Павел стоял, пытаясь заглянуть в окно, а потом опять протяжно крикнул.
– Ну, что разорался как резаный? – позади него раздался скрипучий медленный голос. – Что высматриваешь, мил-человек? Не гляди, уж всё порастащили – это ворьё проклятущее. Так и шастают, так и норовят что-нить стибрить. А тебе что надо?
Опять спросил он.
Павел вздрогнул и оглянулся. Перед ним стоял высокий худой старик в штанах, заправленных в носки, сам в галошах. Несмотря на теплый вечер, на нем фуфайка, из-под которой виднеется синяя клетчатая рубаха, а на голове фуражка.
– Что тебе нужно, мил-человек? – опять сказал старик и взялся за калитку. – Высматриваешь, что плохо лежит? Собаку спущу, вмиг на кусочки разорвет. У, какая она злющая! Ага…
И встал, подбоченившись.
– Хозяина звал, – буркнул Павел, с удивлением рассматривая незнакомого старика. – Мне бы переночевать. До утра перекантоваться, а с автобусом уеду.
Старик задумчиво осмотрел его. Приподнял кепку и почесал лысину. Пошкрябал щеку, а потом махнул рукой.
– Ну ладно, проходи, гостем будешь, – сказал он и толкнул калитку. – Всё веселее будет. Ну, заходи! Не боись, собака не укусит. Завел скотинку, думал, охранницей будет. Ага, только и делает, что жрет и дрыхнет все дни напролет, а ночами брешет. Цыц, Чернявка! На место, говорю!
Он прикрикнул на черную вертлявую собаку, грозно нахмурился, а сам склонился и ласково потрепал её по загривку. Было видно, что любит свою скотинку. Погладил её и задвигал ногами-ходулями к крыльцу.
Павел двинулся вслед. Наклонившись, он прошел под навесом, на веранде скинул обувь и чуть ли не заохал от удовольствия, пошевелив пальцами. Весь день в тесной обуви. Устали ноги.
Мельком огляделся. В полумраке вешалка на стене. Даже не вешалка, а три здоровенных гвоздя вбиты в стену, а над ними полка, с которой свешивалась тряпка и виднелась потертая шапка. Лавка вдоль окна. На ней два ведра и скомканная марля.