Жнецы Страданий - стр. 34

Глухие рыдания стиснули горло. Нет. Нельзя плакать.

– Мама! – прервала она поток рассказов и обняла гостью, продолжающую что-то говорить. – Мама, вы, главное, помните, как я всех вас люблю! Я выучусь, вы ни в чём нужды знать не будете! А Мирута… Да плевать на него. Я себе лучше найду. Ты только не бойся ничего! Поняла? Я выучусь! Четыре года всего осталось! И вернусь. Мы с вами так заживём, что Мирута этот все локти сгрызёт. Ты не горюй только. У нас хорошо тут всё. И кормят на зависть. А отощала оттого, что нам не только ум трудят, но и тело. Я сейчас быстрее любого парня и по силе никому не уступлю.

Лесана говорила, захлёбываясь словами, стискивая мать в объятиях, а та глотала беззвучные слёзы и украдкой смахивала их с лица. Хранители пресветлые, нашла чем хвалиться: сильнее и быстрее парня! Да провались она пропадом, Цитадель эта!

– Дитятко, мне уж ехать надо. Обоз-то сегодня назад поворачивает. Не ночуем мы. Обережник немалую плату берёт, ещё на сутки его нанимать никаких денег не хватит. Сейчас вон Вортило прикупит оберегов у тутошних, и поедем мы.

У Лесаны жалко вытянулось лицо. Она была уверена, что мать хотя бы переночует в Цитадели.

Наскоро расцеловавшись, они отправились к воротам. Старшая Острикова по пути всё пыталась показать, будто совсем успокоилась, задавала какие-то вопросы, да только все невпопад, а глаза её влажно блестели. Друг от друга мать и дочь отвлекла чужая беда.

– Да где же видано такое? – причитал рядом незнакомый голос. – В третий раз приезжаю! Не острог[46] же здесь! С сыном не увидеться.

Лесана обернулась. Невысокая сухонькая женщина в годах вытирала глаза уголком платка. Рядом с просительницей стоял совершенно равнодушный к её горю Донатос.

– Всё с твоим увальнем в порядке. Жив. Известили бы, коль помер. Нет его в Цитадели нынче. Выученики сиднем не сидят. Они в четырёх стенах редко бывают. Езжай. Нечего тут рыдать. Не схоронили ещё никого.

И, отвернувшись от безутешной женщины, крефф ушёл.

Лесана смотрела на всхлипывающую и угадывала что-то смутно знакомое в её чертах: россыпь веснушек, тёмные глаза.

– Вы к Тамиру приехали? – вдруг догадалась послушница.

Женщина встрепенулась:

– К нему!

– Всё хорошо у сына вашего. А хотите, я ему весточку передам?

Обрадованная мать часто-часто закивала, протягивая девушке суму с гостинцами.

– Не хворает он? Ему студиться нельзя, с детства лихоманками мается. Я там поддёвку[47] вязаную положила…

Она собиралась ещё что-то сказать, но в этот миг раздалось резкое:

– Но-о-о… Родимыя-а-а!

И две женщины, объединённые Цитаделью, как общим горем, заспешили к повозкам. Обоз медленно, словно нехотя, тронулся. Лесана стояла в воротах, не в силах отвести взгляд от сжавшейся в уголке телеги фигуры в нарядной свитке.

Мимо процокала лошадь. Выученица вскинула голову. Молодой ратоборец с рассечённой бровью на миг придержал коня.

– Сопли подбери, не то поскользнёмся, – посоветовал он и добавил, смягчившись: – Довезу. Не впервой.

– Мира в пути.

– Мира.

Но Лесана ещё долго смотрела в спины уезжающим.

Когда же она, прижимая к груди Тамировы гостинцы, развернулась, то едва не ткнулась носом в Донатоса. Крефф молча протянул руку, отобрал суму, набитую заботливыми материнскими руками, и сказал:

– Сбрехнёшь, что бабу эту видела, друг твой ситный до зимы кровью харкать будет. Всё поняла?