Жизнь Гришки Филиппова, прожитая им неоднократно - стр. 40

– Присаживайтесь, молодой человек. Чем могу быть полезен студенту Императорского технического училища?

Я клацаю зубами и умудряюсь довольно ловко защелкнуть распахнувшийся рот. «Откуда он знает?!»

Проходит вечность.

Дед опирается подбородком на рукоять тяжелой резной палки, явно крайне внимательно слушает мои бормотанья и почему-то довольно щурится и хмыкает в густые белые козацкие усы. Я, как могу, рассказываю о своей беде, говорю как есть, как на духу, как беглец, каторжник, очарованный странник… Наконец опускаю повинную голову и жду, когда меч судьбы упадет на мою шею, но тут старичок очень тихо и ласково мурлычет:

– А что же Верочка сама не помогла? Не смогла?

«Верочка? Верочка?! – Я в изумлении гляжу прямо в его смеющиеся синие-синие глаза. – Не смогла?! Верочка?!» Все логические цепи, реле, извилины, синапсы и прочие аксоны мозга черепа моей глупой башки щелкают, искрятся и дымятся. Я будто со стороны вижу, что открываю и закрываю рот, словно карась, вытащенный из теплого пруда. Як короп з ставка. Это по-украински. Не надо обращать внимания. Нервы.

– В-в-вы… Але… Кс… Александр… Др. Н-н-николаевич, вы знаете Веру П-п-петровну?!

– Знаю, – старичок явно очень веселится, как может веселиться только истинно щирый хохол, улыбаясь одними глазами. – Очень даже неплохо знаю. Знаете что… Как вас? Знаете что, Гриша… Филиппов, – он выдвигает ящики своего стола и копается, по-гномьи перебирая сокровища. – Ага. Вот, держите, – он протягивает мне тоненькую книжечку. – Это моя книжка. Она, конечно, не такая значительная, как Верочкина, но, думаю, вам это поможет. Только верните обязательно. У меня сохранился последний экземпляр. Не забудьте! Вот, посмотрите, можете сразу начать с сорок третьей страницы.

– Спасибо, Александр Николаевич! Я обязательно… Я постараюсь. Я верну через три дня!

– Через три не надо. Через неделю жду вас.

– Спасибо!

Я выхожу из его малюсенького кабинетика в тусклый коридор, на ватных ногах поднимаюсь на свет божий. Вечереет, но фонари еще не включены. Света мало. Я торопливо открываю книжицу, нахожу сорок третью страницу, пробегаю по первым строчкам и вскрикиваю от счастья.

Ах ты боже ж ты мой боже! Боже ж ты мой милосердный!

Аккуратный столбик формул – простых, понятных, толковых, четких, как автомат Калашникова…

Как Федор Михайлович после казни петрашевцев, я трясусь в совершеннейшем экстазе. Жизнь! Аллилуйя! Как мог этот дед, этот старикан вот так – просто и толково все изложить?! Я не понимаю, в мою башку это просто не помещается! Не моего ума это дело, но – бог мой, какой восторг!

Дальше все уже дело техники. На самом деле техники. И нескольких ведер крепкого чая. На моей новенькой, к диплому купленной «Электронике МК-52»[59], моей рабочей лошадке, я свожу воедино шерстюковские формулы, программирую, за два дня рассчитаю массив вариантов, оптимизирую, все получается очень ловко, дальше кульман, чертежи, вся машинерия…

Эскиз готов!

Через неделю я приезжаю к Шерстюку, его нет, он болеет, потом еще проходит неделя, потом еще… Я помню о своем обещании, я постоянно приезжаю к своему спасителю, но… Только через месяц я отлавливаю его – все в той же подвальной каморке, с маленьким окошком под потолком.

Дед явно неважно себя чувствует, кашляет, пьет чай с лимоном, безучастно слушает мои восторги и вопли благодарности, немного рассеянно покачивает головой, только тихонько постукивает палкой в пол.