Жизнь Гришки Филиппова, прожитая им неоднократно - стр. 21

За четверть часа котик успевает исполнить и «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”», и «Плещут холодные волны», и весь репертуар несгибаемых югославских партизан; наконец, он прибегает к тактике опоссумов: закатывает глаза, высовывает розовый язык и выпадает в осадок на дно авоськи.

– Что с ним? – заботливо спрашивает заслуженная учительница УССР, дважды орденоносица, медаль Макаренко, участник Всесоюзного съезда учителей и моя бабушка Тася.

– Придуривается. Йод есть?

– Сейчас принесу.

– Четыре двести, – говорю я бабушке.

– Двести граммов лишних – это соседская курочка, – догадывается заслуженная учительница УССР. – Мне соседка Марийка Тимощук всю душу выест.

Маркиз открывает один глаз и мотает головой, все отрицая со дна авоськи.

Язык на всякий случай не убирает.

– Брешет.

– Конечно, брешет. Ладно… Главное, чтобы наших курчат не жрал.

Маркиз согласно хрюкает.

– Отпусти душегуба, Гришенька.

Я вытряхиваю окоченевший труп совершенно умершего кошачьего покойника на мягкую травку-муравку.

Светит солнышко.

Маркиз упорно высовывает язык.

– Вот я водой его сейчас, стервеца, – спокойно говорит бабушка Тася и тянется за кружкой.

Труп оживает и взлетает на забор птицей, матерится по-кошачьи и растворяется в сиянии дня.

А я отправляюсь раскрашиваться йодом. Я дома.

Господи, я дома…

А кота мы так и не переименовали в Безмена[28], хотя и хотели сгоряча. Слишком красивый был – черный, как смоль, белая манишка и носочки на всех его загребущих лапах.

Поэтому его, конечно же, убил кто-то из соседей.

Славный август в Топорове.

За мной приехали папа и мама.

Мы поедем вместе домой, в Залесск, – через неделю мне идти в седьмой класс.

Папа и мама только что прилетели из Тюратама, который вся Большая страна знает как Байконур. Оба загорелые до черноты, худые и веселые. Бабушка только охает и ставит на стол жаркое, огурчики, чарочки. Отец много смеется, сверкает белыми зубами: у них все получается этим летом – там, где земля ближе к звездам, где пот высыхает за секунды, где наши советские инженеры готовят к полету самые фантастические машины, крылатые корабли, которые поведет Волчья стая.

Отец уже проболтался, поэтому я знаю, что Волчья стая – это удивительно прекрасно. Это лучшие из лучших. О них тюратамовские[29] так и говорят: «На том, что без крыльев, лучше всех летает Джанибек[30], на том, что с крыльями, – Волк[31]». Я тоже хочу туда – в пустыню.

Я отпрашиваюсь покататься на велике. Я очень хорошо умею ездить на велике – и без рук, и на заднем колесе, я ведь мастер. Вечереет, но я быстро. Все совершенно прекрасно.

На пути мне попадается настоящая ведьма.

Старая Надька давно меня подкарауливает, выпрыгивает из-за ворот и метко плещет по колесам самыми мерзкими помоями, и, естественно, через два поворота, на спуске с Садовой на Школьную, я на полной скорости вылетаю на рассыпанный по дороге круглый шлак, меня закручивает, швыряет, как на подшипниках, и я лечу головой в бордюр, прикрывая голову руками.

Хруст.

Я тут же вскакиваю, трясу головой, не понимая, что с левой рукой и почему кругом так много разбрызгано крови. Пытаюсь поднять велик, но роняю. Тупо смотрю на лопнувшую раму. Я такого никогда не видел. Потом смотрю на левую руку. Такого я тоже никогда не видел.

Я не верю своим глазам. Да и не хочу верить.