Жёны Ра - стр. 11

Итак, что мы имеем? Он красив, умен, хорошо воспитан, сдержан, работает в МИДе и имеет в друзьях богатого московского сноба.

Что тянуло меня сюда? Влечение? Поднимающееся из сонных недр, оно жаждало моего внимания. Но не к мужчине, это слишком просто. Это было нарастающее влечение к жизни.

Или смерти. Разобрать точнее я не могла.

На следующий день Джамиль пригласил меня на Чистые пруды. Я надела длинное твидовое пальто, павловопосадский красный платок и ботфорты, вид Джамиля говорил о том, что он не ездил домой и весь день провел у Вика. Для Джамиля Чистые пруды – это ничто. Для меня это воспоминания о детстве, мороженом за три рубля, драках с двоюродной сестрой за красный велосипед и новых белых кроссовках.

– Тебе идет этот платок.

– Спасибо. Кстати, Чистые пруды – мое любимое место в Москве.

– Почему?

– Не знаю. Воспоминания о детстве, наверное. Кстати, ты знаешь, что раньше пруды назывались погаными? Может быть, потому, что туда сбрасывали нечистоты, или потому, что там молились язычники. Потом пруды почистили и забыли о старом названии.

Мы прошли по центральной аллее, выпили кофе и добрались до Покровки.

– По Покровке? – спросил Джамиль.

– Нет, давай дойдем до белой стены.

– Москва – белокаменная? – улыбнулся он.

– Да. Ты учился в Москве?

– В РУДН

– А на каком факультете?

– На фармацевтике.

Это никак не вязалось с его внешностью, манерой говорить и уж тем более работой в МИДе.

– И что? Как же лекарства?

– Я не доучился. Бросил.

– Почему?

– Не знаю, не смог учиться, и все.

– На каком курсе?

– На последнем.

– Что? Но кто же так делает?

Он пожал плечами.

– Кто-то делает. Я, например. Не стал писать диплом и все. Вот твоя стена.

Мы приблизились к ровной каменной гряде серого цвета.

– Ты знала, что видна только часть? Стена уходит вглубь на полтора метра, – он показал руками в воздухе, – но кто-то решил, что раскапывать и сохранять все это будет нецелесообразно.

– Ты был на каких-нибудь культурных развалинах в республике?

– Культурных развалинах – хорошо сказала, – он рассмеялся. – Был много где. В Пальмире был.

– И что ты там чувствовал?

– В тот момент казалось, что ничего, но несколько лет спустя те места начали мне сниться.

– И что там было? Во сне.

– Разное. Иногда снилось, что я старый беззубый старик, а иногда, что бесцельно брожу по пустыне, умирая от жажды.

– У тебя есть братья или сестры?

– Только двоюродные. А у тебя?

– Тоже нету. Со скольки лет ты живешь в России?

– С шестнадцати. У меня такое ощущение, что я на допросе.

Погода испортилась, и из тяжелых туч, словно огромные насекомые, хлынули пушистые хлопья снега. Они облепили нашу одежду, лицо и волосы, и мы стояли возле стены совершенно одни, окруженные пустым амфитеатром, и смотрели друг на друга.

– Когда ты увидела меня в первый раз, у тебя не было ощущения, что мы уже знакомы?

– Зачем ты спрашиваешь такие глупости?

– Просто спрашиваю.

– А если было? Это что-то значит?

– Может, и значит, а может, и нет.

– Ну так определись, значит или нет.

– Скорее да, чем нет.

Я не хотела давать ему играть в эту игру. И не хотела признаваться, что такое ощущение у меня было. Словно я уже видела все это, но такое бывало и раньше, задолго до Джамиля, когда я только начала делать первые наброски итальянского храма Сатурна, иорданской Петры или древних Норий в Хаме. Я делала линию карандашом, добавляла цвет пастелью, растушевывала мазок, и все оживало.