Жёны Ра - стр. 12

Я видела города, древние, как сам мир, города – ровесники Вавилона и библии, Клеопатры и пророка Иоанна, в которых языческие храмы из темного базальта чередовались с острыми минаретами мечетей, а те – с христианскими святынями, нередко оказывающимися святынями мусульманской стороны.

Я слышала шумный гомон базара, замолкающий только к ночи, крики мужчин и звуки ударов по меди. В убранстве цветных мозаик витали запахи специй и овощей, грязные пальцы торговца перебирали деньги, улочки сужались по направлению к центру, а море жадно приникало к разгоряченному побережью от Латакии до Александрии.

Эти места тысячелетиями прикрывают правду и живут так, словно в них отыщется место каждому, кто отважно бродит по свету в поисках ответов на вопросы. Ведь именно здесь, на Востоке, наслаждение жизнью и правила жизни сурово идут рука об руку, и все происходит с каким-то особым размахом: строительство городов, храмов, свадьбы, рождение детей и смерть; все здесь создается с особенной глубиной и величием и уничтожается точно так же, с особым размахом и жестокостью, как были взорваны жилые кварталы и стерты с лица земли великие памятники культуры, ведь даже языческим статуям Тихе, мирно спавшим под этим солнцем тысячу лет, отрубали головы.

– Нет. Я не почувствовала ничего такого. Знаешь, – продолжила я, видя, что его тело напряглось, отреагировав на ложь, – один мой знакомый, он астролог, только не смейся, он всегда говорит, что место может притянуть человека, хотя, в ином смысле, это значит, что человек не случайно тянется к тому или иному месту, а словно носит в себе связь с ним.

– У тебя есть связь с какими-то местами?

– Ты же видел мои рисунки.

– Погода испортилась, давай вернемся назад, здесь недалеко есть неплохой бар.

Мы зашагали прочь от стены. Бар был маленьким и уютным. Внутри сверкала гирлянда. Джамиль помог мне снять пальто и повесил его на плечики, а затем выбрал столик около окна. Мы взяли два лагера. Мне хотелось задать ему побольше вопросов.

– Почему у тебя нет девушки, Джамиль?

– Не получается. Наверное, я чего-то не понимаю в женщинах.

– Но ты же ходишь на свидания?

– Хожу. Недавно ходил с одной, побродили по Воробьевым горам, подарил ей браслет.

– Но?

– Но чего-то не хватает. Давай не будем об этом сейчас говорить. Лиз, а где ты училась?

– В Питере на культурологии и один год в Италии.

– В Италии? Ты не говорила об этом.

– Это было на втором курсе по программе обмена. Одно из лучших времен в моей жизни.

– Почему? Тебе там так понравилось?

– Палермо – самое теплое место, где я когда-либо была. И самое загадочное, и самое грязное. Но Италия мне совсем не понравилась. Я плохо знала итальянский, преподавателям было на это наплевать, да и сами итальянцы очень своеобразные. В Палермо любят вкусно поесть и не сильно напрягаться, – я сделала паузу. – Кстати, в Палермо мы жили у одного довольно известного итальянского художника, который жил там только из-за хорошего климата. Он страдал астмой.

Художник был уже в годах и недавно развелся с третьей женой. Она была русская. Может, только поэтому он и пустил нас на съем.

Каждый раз, когда на город опускалась послеполуденная жара, или пеникелла, Лука Гамбини протискивался между массивными столами, заваленными засохшей краской и кусками эскизной бумаги, к окну на западной стороне дома, раздвигал плотную штору и впивался глазами в окно напротив до тех пор, пока там не показывалась темная голова Арнеллы, ее голые ляжки и большая грудь, едва прикрытая тонким куском ткани, именуемым топом. Эта немая оконная интрижка длилась несколько месяцев.